| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск третий
Переводы
Мало что на свете может сравниться со скукой,
которую вызывает в нас точный перевод.
Марк Твен
Фабьенн Вердье
ПАССАЖИР ТИШИНЫ
Главы из повести
Моя мечта сбылась – Учитель пришел в гости, он спокойно глядел на меня с порога комнаты.
Хуанг-Юань закрутил цигарку:
– Приготовь немного чаю. Вообще, я совершаю полнейшую глупость, ведь ты иностранка. Но, проверяя в течение шести месяцев присланные тобою упражнения, уже по почерку понял состояние твоего духа. Многое показалось мне неожиданным. Ты сама выбрала образцы для копирования?
– Да. Один знакомый молодой ученый, который живет затворником в маленьком чулане, посоветовал купить книжечки с репродукциями известных мастеров каллиграфии. Я остановила свой выбор на том, что мне понравилось – разбиралась самостоятельно, с помощью словарей.
– Ты приобщилась к настоящей культуре. Это действительно великие мастера. Я чувствую внутреннюю связь с тобою, и она даже сильнее, чем родственные узы с собственным сыном. Взаимовлечение будет источником, питающим наше сотрудничество. Очень впечатлен твоими успехами, необычными для западной девушки – за пятьдесят лет работы в университете впервые встречаю такую одаренную, с развитой интуицией, студентку, которая не боится мыслить. Увы, с начала культурной революции моим мнением мало кто интересовался, но теперь я сделаю официальный запрос, чтобы подтвердить звание мэтра. Нам необходимо «легализоваться», не прятаться же по вечерам! Будем понемногу продвигаться вглубь. Но предупреждаю, – необходимо десять лет обучения, или вовсе не стоит браться!
С высоты моей двадцатой весны я была счастлива услышать «да», и без колебания согласилась на его предложение.
Учителю выпало пережить изнурительные организационные хлопоты. Правда, директор и переводчица оказали кое-какую помощь, даже партийный работник почувствовал ко мне симпатию, и обратился в более высокие инстанции, потому что мэтра еще не реабилитировали после Революции.
Наконец, он получил разрешение давать уроки два-три раза в неделю, чтобы «научить иностранку каллиграфии».
Победа! Оказалось, что под расплывчатым «овладеть практикой владения кистью» подразумевается также знакомство с поэзией, философией, музыкой и живописью, то есть с самим духом творцов письма!
В Китае искусство каллиграфии многолетне сознательно разрушалось, но в восьмидесятых годах все же снова стали печатать труды старинных и современных авторов.
– Я не покажу, как обращаться с кистью, до тех пор, пока не поймешь секреты гравировки. Тексты знаменитых каллиграфов сначала высекались и печатались с каменных матриц. Только работая с резцом, постигаешь внутреннюю суть Учения. Вот адрес самого признанного мастера провинции – иди к нему. На него обрушилось огромное несчастье – поддержи, если сможешь.
Утром я отправилась с рекомендательным письмом на поиски гравера Шенг-Жун. До запыленного района возле русской электростанции добиралась долго. Казалось, в здешней округе пролился дождь из сплошной сажи. Люди тут безнадежно заболевали еще молодыми.
* * *
Постучала в дверь – открыл человек, у которого отсутствовала правая кисть.
– Вы мадемуазель Фа, я предупрежден о Вашем приходе!
Скудная обстановка. Но мне сразу же бросились в глаза отпечатки знаменитых каллиграфий на стенах.
– Не бойтесь, – сказал хозяин, наливая чай.
Шенг-Жун рассказал, сколько довелось ему пережить. Во время Революции совершено много подлостей и жестокости – великому мастеру традиционного искусства изуродовали руку.
Он сохранял удивительную стойкость духа.
– Не бойся моей руки. Видишь, я по-прежнему дееспособен, несмотря на то, что ее отрубили.
Он надел маленький кожаный футляр, который защищал обрубок, и, придерживая камень, приступил к шлифовке.
Обвиненного в «пропаганде реакционного культа» и объявленного «пособником феодализма» Шенг-Жуна подвергли пыткам и поставили вне общества. Теперь он получал так называемую «принудительную», мизерную, пенсию.
* * *
Ни одну семью не пощадила Культурная Революция. В любой момент обвинитель мог стать обвиненным, и не было никакого способа избежать жестокого наказания. Иметь собственную точку зрения отваживались далеко не все – не дай бог, запишут во враги народа, и тогда на пощаду не рассчитывай! Один «идеологически невыдержанный» преподаватель взобрался на подоконник последнего этажа, собираясь спрыгнуть вниз, но чудом спасся: его «маоистски» подкованный преследователь почему-то замешкался, и за это поплатился – ему отрезали пальцы рук, били, таскали по улицам среди глумящихся толп, в дурацком бумажном колпаке, на груди – таблица с перечнем его «преступлений». Иные кончали жизнь самоубийством, что приветствовалось криками радости:
– Осознали свою вину!
Дочь знаменитого ученого отправили кассиром в супермаркет – покупатели насмехались и издевались над ней. Не стерпев унижений, она приняла смертельную дозу яда.
Жены доносили на мужей, дети на родителей.
Но времена инквизиции минули, и теперь палачи и уцелевшие жертвы вынуждены постоянно соприкасаться – мученики с мучителями, испытывая постоянную не только неловкость, но также страх и ненависть. Когда пути их пересекались, – довольно было взгляда, жеста, поворота головы, чтобы молча сказать о главном. Все университетское сообщество пропитано атмосферой былых костоломных разборок, и малейший повод мог стать причиной взрыва. Исцеление принесет лишь время – подарит покой и забвение несчастным.
В слабых людях авторитарные режимы уничтожают естественное тяготение к свободе и утверждению индивидуальности, но подлинно масштабная личность (подобно Шенг-Жуну) жестокий прессинг человеконенавистнической системы, напротив, заставляет мобилизовать внутренние резервы действенной энергии и стремление к познанию. Жизненная стойкость подвигает подобные личности к открытию сокровенных истин. Действуя в одиночку и под запретом, они постигали то, к чему невозможно бы приобщиться в обычных условиях. Теперь они дарили мне плод своего духовного преображения – спасенное и возрожденное искусство.
Разве можно пренебречь источником удивительных нетрадиционных знаний? Я готова была отдать все силы на их постижение, хотя бы в знак благодарности к моим учителям за их терпение и щедрость, и проводила долгие месяцы, копируя печати великих мастеров.
Вместе с Шенг-Жун мы искали на рынке специальные камни-стеатиты для гравюр. Я работала ночью. Мастер поправлял меня, объясняя каждую линию, ее поэтический и философский смысл. И я увидела в гравировке такое же волнующее искусство, как большая живопись – поняла, почему Ван-Юй-Дуй, один из крупнейших китайских поэтов двадцатого века, посвятил ему свое творчество. Печать, которую художник ставит на холсте или бумаге, играет особую роль – она должна прояснить дух картины и гармонировать с ней. Своеобразный стиль оттисков был присущ даже самым ранним формам письма – оказалось, что в штампе глубоко запечатлевается почерк и настроение, что помогает сегодня расшифровать каллиграфию древности.
Другие носители письменности не так защищены от разрушающего воздействия времени, как камень – бронза, например, зеленеет и разлагается.
Я копировала великих мастеров от династии Шанг до эпохи «Весны и Осени» – вырезала миниатюрных зверей, усваивая характер разных стилей, таких как «Висящая стрела» или «Птица и насекомое».
Бедность заставляла нас использовать для гравировки каждую грань камня, – к сожалению, часто приходилось стачивать предыдущую работу, чтоб освободить крошечную площадку для следующей.
Искусство «железной кисти» – так называли долото – изнурительно. Иногда от усталости и с непривычки, а, порой, оттого, что поленилась положить камень в маленькую палисандровую коробочку, приходилось держать его левой рукой, а правая скользила ножом по поверхности, и лезвие больно впивалось в пальцы.
– Это нормально, – утешал учитель. – Мастерство «врастает» в тебя!
Вечерами я переводила со словарем старинные надписи и находила в них поэзию и тонкий юмор. Благодаря писателю Ши-Тао узнала о книге монаха Ситруиль Амер, который назывался также Последователем Великой Чистоты, или Священным Слепцом. Запомнился также черный монах Бада Шапрон – его печати отличались многообразием сюжетов: «Особый снег», «Осел», «Дровосек, рассекающий тучи». Мастер позволил мне создавать и свои собственные оригинальные оттиски, и я «самовыражала» в них себя, называя «Ураган кистей», «Вселенная для Учителя», «Вареный Овощ», «Взбесившаяся Тигрица» или «Невежа перед Вечностью».
* * *
Через несколько месяцев я вернулась к Хуанг-Юань и показала ему свои работы.
– Неплохо! – сказал он, поглядывая на мои израненные руки.
То, что я параллельно делала в университете в мастерской «традиционной живописи», он не удостоил внимания, пояснив, что мне надо забыть все, чему меня учили прежде.
– Все – в корзину! Теперь в течение полугода ты будешь писать только линии, они – как камни в строительстве дома. Причем основными являются горизонтальные; в сочетании с остальными они предлагают миллион возможностей. Если ты не овладеешь этой наукой, мы не сможем двигаться дальше и не освоим стили. Помни о начале Классического пути и Свойствах Лао-Цзы: единое порождает парность, парность создает тройность, и только потом возникает многообразие существования.
– Кажется, какой-то знаменитый древний грек тоже сказал: все вещи сокрыты в одной, а одна – во всех, – вспомнила я.
Сначала он научил меня растирать палочки туши о камень – во время этого ритуала важно сосредоточиться – «отходить от людей и создавать пустоту внутри себя». Показал, как обмакивать кисть и как, преодолевая гравитацию, удерживать на ней капли жидкости – получается подобие маятника, объединяющего центр Земли со Вселенной. Говорил, что надо правильно держать корпус – стоять очень прямо, не мешая циркуляции энергии от Преисподней до Неба через тело: я должна уподобиться громоотводу, принимающему мощные флюиды Космоса. Никак не предполагала, что рисование линий на белом чистом листе потребует понимания законов физики!
Учитель заглядывал ко мне ненадолго, а потом вновь оставлял наедине с упражнениями, моим hua.
– Я бы хотел, чтоб твои линии походили на некое туманное образование с еле уловимой изменчивостью облаков и дуновениями, оживляющими мертвую материю.
И он снова уходил, а я постигала смысл его слов:
– Представь собаку, ее тазобедренный остов, попробуй передать в творчестве эту кость: рисуй с мыслью, что внутри нее тоже есть мозг и движение!
И я неделю думала о бедрах собаки, и даже заслужила похвалу:
– Уже лучше, но все-таки не хватает жизни! Почувствуй сердцем душу растения, как оно развивается изнутри, пусть и незаметно снаружи.
Его замечания были полны образности:
– В твоих линиях нет воды, а ведь она – первооснова всего, и человек без нее – как без кожи! Поразмышляй о волнах, влажном воздухе, тучах, окружающих горы – и старайся передать их эманацию в мазках!
Навещавшие мой дом товарищи не могли удержаться от насмешек.
– Ты приложила столько усилий, чтобы попасть в Китай, а пишешь только линии!
Однако интерес к каллиграфии лишь разгорался. Порой за день мэтр не удостаивал меня ни словом. Он пил чай, курил, болтал с майной, но никто не умел так стимулировать мышление: я стала воспринимать кисть как часть собственного естества.
– Ты ездила верхом на лошади?
– Да.
– А как ты останавливала ее?
– Тянула за повод.
– А можешь ты линией передать это движение рук?
Его наставления сводились к одному – «оживить материю»! Для него каллиграфия была разновидностью иносказания, способом передачи физического состояния и духовного настроя художника, но все это мне лишь предстояло осмыслить…
Перевод с французского Елены Толстиковой.
Продолжение следует.
|
|