|
Баян «ТУЛА» (БН-10-2) Баяны Баяны Тульские это по праву гордость России, какими бы сложными не были времена, тульский баян всегда звучал на просторах нашей страны. Тембр тульского баяна созвучен с душой русского народа, столь же широкий мощный и родной.
|
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск третий
От межи, от сохи, от покоса...
Сегодня уже неизвестно, как было на самом деле. Однако известно,
что все было не так, как надо. А совершенно иначе…
Лешек Шаруга
Валентина Кузина
ЗА ГРАНЬЮ ПАШНИ
Повесть
Глава первая
Деревня Зыряновка ещё со старых времен делилась на два края: Спасское и Захребетное. Посредине деревни стоял дом Мартыновых. От него в обе стороны раскинулись улицы. Границей ещё стал дуб, который по чьей-то воле был завезён сюда со степных краёв давным-давно.
По разговорам сельчан, в царские времена на Спасской стороне жили люди побогаче, а нанимали они работников с Захребетной стороны и говорили про них так: сытые будут, ежели заработают, а не заработают - сосать им лапу, как тому медведю.
Большой дом Мартыновых стоит и по сей день, только от некогда большой богатой семьи осталась младшая из Мартыновых, Миропея, которой уж шестьдесят лет стукнуло, а с ней сын ее Филимон – детина тридцати годов, красавчик, самовлюбленный, но доселе не женатый. И хотя Спасское давно уже перепуталось с Захребетным, да и жители сплелись родством, Мартыновы на всех смотрели свысока. Филимон ещё в школьные годы прогонял сверстников от дуба, где те любили играть, называя его своим. А когда наступала зима, он от своей калитки лыжню прокладывал до самого леса и, если кто-нибудь осмеливался пересечь её или пробежаться по ней на лыжах, Филимон будто того и ждал: подходил к смельчаку и с холодной усмешкой, со сжатыми челюстями ударял острием лыжной палки. А когда видел широко раскрытые от удивления глаза сверстника, бросал:
- Чего уставился? Нечаянно вышло!
Учился Филька ладно, но только потому, чтобы не быть в зависимости от учительницы Веры Семёновны, которая жила на Захребетной стороне. По рассказам Миропеи, дедушка учительницы был извечным бедняком, ничего сроду не имевшим, кроме гармошки, и про него говорили:
- Вся мука в лукошечке, гармошка на окошечке.
Завистником Филька не был. И всем своим видом давал понять: пусть завидуют мне! Сын рос – старилась сама Миропея, но была ещё крепкая и уверенная в себе. Со стороны посмотреть, от других баб ничем не отличалась, только разве одеждой посправнее, да взглядом похитрее. Да и в чужие разговоры никогда не вступала, но про людей знала больше, чем о себе они сами. Старики говорили, что было в Миропее что-то заложено от её покойной матери, взгляд которой вечно искал по деревне прегрешений человеческих. А уж если случалось такое, что раскрывалась чья-то тайна, то умела матушка потрепать несчастному грешнику душу, к откупу принуждая. Откупы же выцарапывала немалые. Вот и Миропея всегда умела выловить каверзу. А каверзы в основном были таковы: то девка выкинет недозволенное, то парень уважаемых родителей в пьяном разгуле замужнюю молодушку в свои забавы втравит… В сплетнях и новостях уступала Миропея только одной – Ниниле Зайцевой, правленческой уборщице. Но Нинила делала это всё по простоте да и по глупости бабьей. А у Миропеи всё происходило с расчётом и умыслом.
Засекла Миропея и случай с молоденьким председателем Антоном Фирсовым. Только он не по пьяному делу и не замужнюю, а вовсе трезвёхонький взял да и уманил к себе домой Тоньку–плясунью, чья свадьба вовсе с другим намечалась. Уже варилось хмельное пиво. Обе стороны родителей, в лавке встречаясь, улыбочками обменивались. А председатель же всего пятидневку, как из города прибыл с институтскими знаниями. И вот увёл девку и всё тут. И увёл-то как: глубокой ночью, прямо с гулянья. И откуда только стало известно про то Миропее? Но как только забрезжило утро, выследила Миропея у колодца Тонькину мать, появилась перед ней из тумана, прогремела ведерными дужками, вздохнула:
- Чего же ты сама-то надлагаешся? Могла бы Тоньку за водой турнуть.
- А, это ты, Миропея? Здорово живёшь, - простодушно отозвалась Тонькина мать. – Нету дочки-то… Вчерась в Островки её послала… Дядя овдовел, так Тоньша хоть чего-нибудь ему постряпает. Умеет она это делать славно.
- Ой, ой… - заржала вдруг Миропея, прыснула в ладони и, бросив вёдра на землю, сжала колени: – Ой, обмочусь! Обмочусь со смеху!
- Ты чего это? – обернулась на неё удивлённая баба.
- Скоро состряпает она тебе, доченька-то… Уж состряпает!
- Мелешь чего-то… Чёрт тя поймет! – недоумевала простоватая мать.
Скоро поняли все. Стала Тонька председательской женой. Тут-то и пиво пригодилось, и люди с улыбкой говорили:
- Антон и Антонина – судьба, наверное!
Только одна Миропея блекло поднимала на молодых глаза. Не ожидала она такого оборота.
Мартыниха всё ждала, когда же, наконец, женится её сын, не понимала, почему видного из себя Филимона девушки сторонились. Он унижаться перед ними не хотел. Взвесив по-своему, по-матерински перемены в сыне, Миропея посоветовала:
- Девку заиметь надо покладистую… Только без особых там вольностей!
- Без вольностей–то что за жизнь? – ответил сынок, посмотрев на мать с ухмылочкой.
Миропея оторвалась от прялицы. Веретено ещё несколько раз крутнулось в её костистых пальцах и легло на лавку. Она сердито с недоумением посмотрела на дитятко. Густо взъерошились и сбежались к переносице её брови, спрятались в щелочку рта тонюсенькие губы.
- А как бы ты хотел?! – ржаво прорвалось у Миропеи.
- Хотел бы ото всей правды.
- Если жениться, то это другое дело, – примирительно смягчилась мать.
- Хотел бы ото всей правды, только не жениться!
Она развела руками.
- Ты же должен понять… Это распутство… Ну и, до ребёнка недалеко.
- Ладно, - повернулся спиной сын, намереваясь выйти за дверь. – Разговорилась мне тут, - в его голосе просквозила обида, он хлопнул дверьми, скрылся.
Мартыниха выскочила за ним в сени, прокричала в пространство:
- Тогда только на сеновал! На койку грязи не дозволю!
Зыряновские девушки не доверяли Филимону, боялись чего-то. На вечёрки из соседних деревень приходили в Зыряновку девчата и молодушки повеселиться, поплясать под балалайку. Весело. Вот тут-то и выудил Филимон молоденькую девчоночку Полинку. Не оттолкнула парня доверчивая душа. Так с месяц гуляли. И вот как-то само собой случилось, что очутилась она на его сеновале. А ранним утром, ещё до крика петушиного, провожая Полинку до околицы, Филимон уже приказным тоном проговорил:
- Вечером на вечёрку не ходи, сюда сразу, ко мне на сеновал, ждать стану. Чего нам теперь на вечёрках делать?
- А сватать когда придёшь? – тихо спросила девушка.
Филимон осклабился, стал беззаботно насвистывать, потом с достоинством ответил:
- Для жены ненадёжная ты… Эдак-то ты, и со мной живя, всякому уступишь. Хоть бы для виду поотнекивалась…
Полинка ушла безмолвно, словно слилась с туманом. Прошёл день и подступили сумерки. Филимон ждал на сеновале. Но вот и ночь прокричала перепелами да кваканьем лягушачьим, подступило и утро. И оно прошумело насмешливым ветерком. Не пришла Полинка. Не появилась она в Зыряновке и в последующие вечера. Так всё лето прождал её Филимон. Потом успокоил себя тем, что любви-то, почитай, никакой не было. А под самую осень как будто вихрем пронеслась по деревне новость: женится на Полинке одноклассник его Авдейка Хмельков, мало того, почти по соседству живший с Мартыновыми. Близенько видел теперь Филимон, как влюблённо смотрела на Авдея Полинка, преданно и доверчиво к плечу его прижималась, когда проходили мимо. От обиды и злости разрывало душеньку парня, но Мартыниха успокаивала:
- Оборонил тебя Господь от этакой напасти. Знаю я породу Полинкину… Там, пожалуй, нищета была похлеще, чем у захребетников!
Филимону казалось, что рядом с Авдеем девушка даже похорошела. Лицом беленькая стала, в движениях степенная. Но недолго прожили вместе молодожёны. Несчастье пришло в их дом совсем неожиданно. Авдей как-то на сенокосе спрыгнул с зарода, угодил на деревянные трёхроговые вилы, которые были поставлены к кругляшу недобрым человеком. Нинила Зайцева брызгала слюнями во все стороны, доказывала, что видела, как Миропея проходила в ту сторону с вилами и как крикнула Авдею:
- Слезать с зарода станешь, по северной стороне скатывайся. Там положе.
Осталась в доме Авдея Полина одна. Тосковала. Так прошли и год, и два – не воспрянула. Только после уж подружилась она с молодой ещё тогда председательской семьей – с Антоном Ивановичем и Антониной. Эта дружба пробудила в Полине желание учиться, а сам председатель с большим желанием стал готовить её к вступительным экзаменам в институт, а Антонину свою - в техникум. Вскоре жена председателя объявила мужу о пополнении в семье, очень скором, и учёба осталась только мечтой. Антонина не печалилась, надеясь поступить на следующий год, зато Полина готовилась с усердием, даже тоска по мужу стала постепенно угасать.
Однажды Филимон решил побывать у молодой вдовушки. На этот раз он шёл с твёрдым намерением снять с неё тоску об умершем муже и напомнить ей о том, что есть ещё мужики - живые и горячие. Сходил. Только языкастая Нинила Зайцева в правлении утром, размахивая веником и хохоча, говорила всем, кто бы ни заходил, как Филимон Мартынов сбрякал в сенцы, получив эдакий гостинец от Полины.
- Антон Иванович мне и говорит: сходи, мол, Нинила, за Полиной, завтра машина в город едет, чтобы, мол, та на экзамены не опоздала, - рассказывала она во всех подробностях. – Ну, захожу к Полине-то в сени, а он и отворил двери-то лбом. Так она его шарахнула! Хохотать только было некому. Убежал, как ужаленный!
- За что же она его так? – спрашивали любопытные.
- Да мало ли за что! Может, подступать к ней стал… Вдова раз… Вот она и постояла за себя!
И снова Нинила хохотала, заражая всех веселым повествованием, потом вдруг, заливаясь слезами, делала свои выводы:
- А что же тут неясного-то? За Авдея рассчиталась. Матушка его мужа-то Полинкиного на тот свет спровадила! Больше не за что!
Через немногое время та же Нинила раззвонила по всей деревне, что Полинка-то Хмелькова учиться поступила, да не куда-нибудь, а прямо в институт!
Насмешки Филимон перенёс молча. А когда уехала из деревни Полина, он вздохнул уже облегчённо и даже стал засматриваться на Ленку, хорошенькую девчонку, но та была уж больно молоденькая. Но за сердце взяла крепенько. Он даже поделился с матерью:
- Подрастёт Матрёнина дочь, пожалуй, на ней и женюсь.
- Для того долго ждать надо… Сколько, ты говоришь, ей теперича?
- Четырнадцать, пожалуй… Не то пятнадцать…
- Много ветров минует нашу Зырановку, пока Ленка поспеет. Гляди, сам бы не состарился… А для молоденькой девочки молоденькие и парни на самые её пятки наступать зачнут, помяни моё слово. Это она заневеститься где-то, почитай, к сорок первому году… Далёконько!
Глава вторая
Время зыбко. Где счастье промелькнёт, кого радостью одарит. Работали люди и жизни радовались. А в работе да с песнями всё ладилось. По-другому и не выходило, когда Антон Иванович, председатель, всему доброму заводилой был. Уважали его сельчане, но и побаивались. Умел он строго прошить за нерадивость, умел и выделить, отметить за прилежание. Казалось, общение с председателем было необходимо каждому. Фирсов много читал, много знал. Он выправлял по-своему даже отъявленных лодырей, на что сельчане шутили:
- Хоть бы одного лодыря для развода оставил председатель наш… Всех перегнул на свой лад.
Фирсов в Зыряновке остался навсегда. К земле прирос. И недаром же нынче поутру вездесущая Нинила выкрикивала всякому из правленческого окошка, широко растворив его:
- Антонина-то Фирсова второго сына родила! Антон-то Иванович там уж, в районной больнице, подле неё! Видели бы вы, как он обрадовался…
- Ты бы шибко-то не кричала, Нинилушка, - подметил семенивший с работы колхозный сторож дед Василий. - Про то уже всё знают. Только ты ошиблась малость… Не сына Тоня родила, а сразу двух. Стало быть, теперь у них три сына.
- Это откудова тебе известно? – опешила Нинила.
- Учительница Вера Семеновна побывала там, доподлинно всё узнала.
- Вот это известия, так известия! – не умолкала Нинила. – Слыхали, чо в нашем краю новенького? Всем новостям новость!
…И так продолжалось целый день.
Да, прибыльно росла семья председателя. И не беда, что Антонине так и не довелось учиться. Дети требовали к себе внимания, а сам Антон Иванович всё время проводил на пашнях, на той земле, которую собственными домыслами хлебородной сделал. Теперь он надеялся на Полину Хмельникову, что воротится она с учёбы и все его дела колхозные на подхват возьмёт, но вскоре узнал, что, закончив институт, она вышла замуж и, по всей вероятности, там и останется. Город есть город!
Фирсов ещё и ещё написал Полине. Рассказал во всех подробностях о всех делах Зыряновки: о том , как по-прежнему колосятся здесь стойкие хлеба, а вёсны-то, вёсны стоят теёлые и игривые, солнечные, а на первых проталинах гудит ребятня. А ребятня-то та самая, на которую в будущем возложится ответственность за важные деревенские начинания…
Антон Иванович ходил по горнице, вздыхая, закуривал. К нему подошла Антонина, спросила:
- Надеешься послушается?.. Приедет…
- Не знаю. Мне агроном нужен, - вздохнул он. – Без агронома хоть вой.
Он снова сел к столу, взялся за ручку, неспешно окунул перо в чернильницу, подписал: «По осени получили приличный урожай. А когда закончена была уборочная компания, отгуляли свадьбу Матрёниной дочки Ленки с Андрюшкой Егоровым».
Он аккуратно запечатал конверт.
- Не приедет если Полина, придётся на курсы агрономов отправлять Андрюшку. Курсы, конечно, это курсы, ну да другого выхода пока не нахожу.
- От молодой-то жены? Ведь только свадьба прошла! – осуждающе приметила Антонина. – Попозднее бы.
- Учебный год не ждёт… А любовь только станет сильнее и прочнее.
Антонина подошла к окну.
- Что-то Нинила бежит сюда… Приехал кто-нибудь в правление или позвонил.
Нинила ворвалась, запыхавшись, споткнулась у порога.
- Что там такое стряслось? – спокойно спросил Антон Иванович.
- Беда. По другому и не назовешь…Филимон такую штуку выкинул, что на кол не напялишь!
- Покороче как-нибудь, Нинила, - попросил председатель. – Конкретно и спокойно.
- Можно ли, Антон Иванович, лошадку, что тебя возит, взять? Мартыниха срочно просит… Филимон в капкан попал. Там охотники островские поставили, а этот какого-то чёрта там делал! Непонятно… Но я-то знаю, что за Андрюшкой с Ленкой подсматривал… А те тоже хороши! Женились, так и обнимались бы у себя дома. Разве Марфа супротив? Мать стыдиться не надо! А то, гляди ты…
- Значит, как я понимаю, в больницу везти надо Филимона? – прервал бабу Антон Иванович.
- Так ведь я о чём и говорю!
- Идите и срочно запрягайте, без лишних слов! Конюх Игнатий поможет.
- Мартыниха-то горькими заливается… В правление прибежала… Хорошо хоть я там погодилась!
- Иди, Нинила… Иди! – вмешалась Антонина. – Дело серьёзное!
- Я сперва расскажу, как дело было…
- Потом как-нибудь… А теперь запрягайте Роя и без слов в больницу!
- Да, кто повезёт-то? – спросила Нинила, притормаживаясь на пороге.
- Того же Андрюшку и попросите, - нашёлся Антон Иванович.
Ушла Нинила. Стало тихо. Даже ходики, казалось, тикали намного активней в создавшейся тишине. Антонина вдруг вспомнила, что пора накрывать обед, безмолвно отошла к печи, взялась за ухват. Слов не находилось.
- Подожди, Тоня, с обедом… Узнать бы надо, как там. Нинила преподнести может любую мелочь с шумом и грохотом, а может быть и такое дело, что прислушаться надо. Схожу я к Мартыновым…Что с Филимоном стало?
- Ленку сватать собирался… Пока приноравливался, Андрюха, не будь глупцом, опередил. Вот и беда случилась, - просто объяснила Антонина. - Про то все знают. Не знает, разве что, сама Ленка да вот ты у меня.
- Знать про всё надо бы и мне… - вздохнул Антон Иванович, покачав головой.
- Садись, - нежно предложила жена. – Я хоть и не очень грамотная, но открою тебе глаза на самого себя так, как я тебя вижу. - Антонина обняла мужа, села рядом ним. - Этой своей занятостью каждодневной не всё знать про людей тебе доводиться. - Она потрепала его волнистую шевелюру, засмеялась. - Зато, вон, уборщица у тебя, лучше всякой секретарши. От неё любую новость узнать можно… Устал ты, - серьёзно проговорила Антонина. - Что мне сделать для того, чтобы полегче тебе работать стало?
- Тоня, - вздохнул Антон Иванович. – Нужен мне… Ой, как нужен мне агроном. А в этом деле ты мне, к сожалению, не помощница.
- Коли надумал, отправляй Андрюшку Егорова. Серьёзный он.
И вот настал день долгожданный для Андрея. Уезжал на учёбу обрадованный парень, шутливо говорил молодой жене:
- Выучусь, правой рукой Фирсову стану! Отблагодарю его своим трудом.
Радовалась за сына и сама Егориха.
- А как же? В большие люди выйдешь! Умственность у тебя природная… Отец-покойничек, вон как пимы катал да людям обувку шил! А то дело не из простых!
Ленка, слушая свекровь, с гордостью жалась к мужу. Андрей склонился к её уху, прошептал:
- Гляди у меня! Не обломал бы тут Филимон последнюю ногу.
- Мне жаль его, - без улыбки проговорила Ленка. - Я ведь даже не догадывалась, что он за мной ударялся.
- А то за него бы пошла?
- Он не сватал… А если бы посватал, может, и пошла бы. Красивый он.
- Не шути, Ленка! - С деланным злом, с озорной искрой в глазах проворчал Андрей.
Ленка засмеялась, сразу же очутившись в его объятиях.
- Нужен он мне! Ещё чего? – счастливо улыбнулась она свекрови.
С жутью вспоминал Филимон, как цапнули железные зубья, прежде чем успел он что-либо осмыслить. Беда держала так, что потемнело в глазах. Боль вырвалась нечеловеческим криком. Андрюшка поспел на выручку. Оттого Филимону было совестно и противно глядеть на белый свет. Молча каялась перед Богом Миропея, принимая беду, как отмщение за Авдея Хмелькова, и каялась в своём страшном грехе. Но вот пришло время, когда к отчаянию прибавился страх, ни с какими бедами не сравнимый. Обнаружила Миропея на столе в вечерних потемках повестку из военкомата, непрошеную гостью каждого дома.
«Пришла бумага, заберут Филимошу, не посмотрят на изъяны! Война ведь началась» – тревожилась Миропея. Она ждала Филимона, плакала тихо, представляя, как останется в четырёх стенах одна-одинёшенька. Готовила в котомку провизию, складывала необходимые в дорогу вещи, боялась за сына, который только что выписался из больницы и опять, наверное, останется ночевать в Островках. Говорили, что он там завёл себе матаню. Мать не осуждала: «Скорей забудется Ленка». Только нынче он должен быть непременно дома! А утром, чуть свет, - в военкомате.
Людская лавина, состоявшая из добровольцев и призывников, бесконечной вирюгой продвигалась к крыльцу военкомата. Филимон пытался понять это молчаливое человеческое рвение. Он так же, как все, пришёл сюда с котомкой, но чтобы вот так ломиться навстречу смертям, не хотел. Без этого судьба настигнет, и беды достанут. Он стоял в стороне рядом с матерью. Миропея топталась на месте, растерянно наблюдая за происходящим. Казалось, она, на какой-то момент, забыла про сына, так же, как он, смотрела на кипящее вокруг беспокойство, покачивала головой, понимала: пришла страшная война.
У деревянной привязи пополнялись кони. Среди них председательский Рой. На нём прикатила сюда, в район, Антонина, собрав в кошёвку вещмешки призывников, сами они шли пешими. Антон Иванович ушёл в военкомат ещё до рассвета, и как только появились в поле зрения земляки, он из толпы вышел им навстречу, шумно выдохнул:
- Ну, братцы, ваш председатель уже определился в действующую, а вы, не в обиду будь сказано, только плетётесь.
Антон Иванович пытался шутить, но в ответ никто даже не улыбнулся, а только молча, все разом, окружили его. Далеко отстав от мужиков, тянулись бабы, примолкшие и озадаченные.
Ленка Егорова на руке несла вязаный тёплый свитер, который довязывала ночью, заливаясь слезами. Рядом с ней шла свекровь, она еле поспевала за Ленкой, на словах успокаивала её и себя.
- Уж такой-то тёплый свитерочек сгодится! У нас лето тут, а может, куда повезут мужиков, зима уж…
Ленка её не слушала, плакала. Марфа прильнула к её плечу.
- Да наши-то фашистов враз поборют! – старуха сжала свои натруженные кулаки, твёрдо заговорила, на этот раз, скорее всего, для себя, нежели для невестки. – Наши-то их враз… Вон какие косари! Наш-то Андрюша… Ух! Хваткий! Да и, других возьми…
- А может, ненадолго их забирают? – с надеждой проговорила Ленка.
- Я так же думаю, - кивнула Марфа. – Может, берут-то их всего на пятидневку… А там и домой, скажут, айдате.
- Нет, бабы, - вмешалась сухопарая Авдотья. – Пятидневкой тут не пахнет! Уж если обоих сыновей у меня забирают, то далеко не на пятидневку! Коленька в городе живёт, того старик Василий провожает, а я, вот, Петю. Старик ещё вечорось пешком до города пошёл…Немало, сорок вёрст. Выдержат ли ножонки… Старые мы уж. - Она помолчала, заговорила снова.
- Нет, пятидневкой тут не пахнет… Голос в радиве уж больно ядрёно говорил! Я как услыхала, бабы, так вся и съегушилась в комок со страху!
Они подошли к сборному пункту, когда мужики зыряновские слились со всеобщей толпой. Филимону наступали на пятки. Он не высказывал неудовольствия, потому что тоже наступал кому-то сам. К нему подошла мать. Она уже который раз подсказывала напомнить начальникам о больной ноге. Он недовольно отвернулся, зло бросив:
- Не кипишись… Я чо, лучше всех?
Филимон видел, когда подошли бабы. Увидев Ленку, из толпы вышел Андрюшка. Он брал что-то из рук плакавшей жены, жевал. Она плакала и тоже жевала. Жевала и плакала. Андрюшка склонялся к ней, целовал её влажные щёки. Филимона переполнила ненависть к ним обоим. Он отстранил рукой мать, что-то говорившую ему, взорвался.
- Ты отойдешь от меня, наконец? Замаяла подсказками!
- Филимоша, - зашептала Миропея. – Нехорошо… Нехорошо.
- Чего нехорошо-то? – не понял он.
- Нехорошо, говорю, долго на Елену смотреть… Заметно больно.
- Кому не нужно, тот не заметит… Это от твоих глаз не упасёшься, – огрызнулся Филимон.
Миропея не обижалась на сына. До того ли.
Для Филимона среди всего создавшегося беспокойства в данный момент существовала только Ленка. В слезах она выглядела какой-то новой, беззащитной и особенно желанной.
Мать снова коснулась его плеча.
- Куда повезут? На сколько? И воротишься ли?
- Буду надеяться! – с уверенностью проговорил он, всё ещё глядя в сторону Егоровых. – Ворочусь! И первое, что я сделаю, отниму у Андрюшки Ленку.
- Да о том ли теперь говорить надо?! – закрестилась Мартыниха.
- А ты домой шла бы! Или иди встань там, где все бабы… Здесь, видать, ещё до вечера вопрос не решится.
Филимона не взяли. Он возвращался из военкомата один. Тишина после шума у военкомата закладывала уши. В глазах всё ещё стояли уходившие вместе с Фирсовым на фронт земляки. Того просили остаться хотя бы на неделю для передачи дел, но Антон Иванович отказался.
Мысли Филимона то кучковались, то рассеивались. «Был бы пограмотнее, может, и председателем поставили бы, а то бригадиром предложили».
Работы будет невпроворот, – думал он, глядя на зеленеющие по обеим сторонам дороги поля. Он толково оценил неожиданную удачу, посмотрел на свою трудно и медленно заживающую ногу, перекинул котомку на другое плечо. Как бы то ни было, остался дома…
Рано утром прибежала к Филимону Нинила, запыхавшись, сообщила, что его зазывают в правление.
- Чо такое? – испугалась Мартыниха.
- Чо такое… Чо такое, - передразнила ее Нинила. – Новое начальство к себе требует! Из города прибыло! Вот так!
- Строгое? – прошептала Миропея.
- Сам увидит, - уже из сеней ответила Нинила. – Недосуг мне.
- Чего делать станешь? - тревожно обернулась мать.
- Не знаю… А пока дай мне рубаху, да похлёбки плесни. Может, до вечера перекусить будет некогда.
Во дворе и в помещении правления толпились старики и бабы, потому Филимон не сразу увидел за правленческим председательским столом Полину Хмелькову.
«Статная стала», - удивлённо подумал он.
Собрав людей, Полина разговор завела о делах так, будто вовсе никуда не уезжала, будто каждая мелочь колхозная ей была доподлинно известна. Но было видно по всему: тень грозных событий отразилась на всём её облике. Строгая деловитость Полины поставила Филимона в какие-то неведомые рамки, и ему оставалось теперь затворить себя в них.
|
|