| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Возвышенное и земное
Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо он сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает.
Блез Паскаль
Мирослава Метляева
ТЕНЬ ГАЛЕОНА
Я – путь, и странник в пути,
и все паруса на свете.
Роберт Джеймс Уоллер,
«Мосты округа Мэдисон».
* * *
Вдали струятся берега...
Ступить на них – коснуться горизонта...
Прельстилась книжным вымыслом иль сном?
Но там, на спинах волн седого Понта
Играет молодость моя,
Стремясь за кораблем.
В желаньи что-нибудь сказать –
Молчаньем к ней взываю безответно...
Лишь утра закипающий поток
Меня сплавляет с нею в слиток света,
И над сияющим лицом
Трепещет мой платок.
Потухла, пальцы опалив,
Сухая спичка. Больше не воскреснет
Шелк лепестка огня. Но лампы круг
В объятья заключил фигуру в кресле...
И галеона тень
Коснулась век и губ.
* * *
Кипит живое серебро воздушных тополей,
вздымая облаков сухих метели,
и, выцветая, небо мягко сеет
жемчужный свет дыханием дождей.
Найти ли в странной милости изъян,
как в нимбах фонарей роенье мошек?
...Нам гимном жизни будущей и прошлой
шумит избранник пустошей – бурьян.
* * *
Под потолком застыли брызги хрусталя,
сквозь кружево гардин пробились гроздья света
и расплескались пятнами картин,
на стенах закрепив обрывки лета.
И воздуха полотнище задул
в окно разгульный воробьиный щебет,
к упругому диванному плечу
прильнул руки сверкнувшей гибкий стебель.
...Благословенные безмолвные часы
в спокойном золоченьи струек пыли...
Лишь вкрадчивые легкие шаги
смятенье сумерек в закатный рай вносили.
* * *
Лапками летучей мыши
уцепилась штора за струну...
В вязкости густой капельной тиши
льнет безмолвие виском к афише,
нехотя отдавшейся окну.
Дня исход сокрыл навесом
вечность целую до ближнего утра...
Прель, набухшая в потугах веса,
плюхнулась за неименьем места
на асфальт весеннего двора.
Шарик НЛО залетный
замигал лампадками кафе...
Очутившись в странном переплете,
две души в объятии бесплотном
над столом парили «под шафе»...
* * *
Неужто ты покинула меня,
душа моя? Мое бессильно тело.
Мир действия – зов хищного огня,
где высекатель искр – мышиная возня,
так одряхлел... Намек на что удел мой?
Что? Снова шаткие мосты сжигать,
будить раба, вливать в желанья смелость,
дитя вскормить и на ноги поднять,
вспять время повернуть и страстью обуздать
кого коснуться даже не сумела?
Молчишь? Ушла... Но если плачу я,
Ты здесь, душа! Ты вовремя успела.
* * *
Я так ждала, что мне казалось,
в толпе мелькнут твои черты,
и теплилась пылинкой малость:
есть я – не быть не можешь ты.
И в утомительном мельканьи
бесстрастных слов и бледных лиц
кружила птица ожиданья
в неверном пламени зарниц.
И в примиреньи с этим миром –
ведь ты, незримый, рядом был
– я в топких заводях эфира
сводила нежность в звездный ил.
И на седой небесной почве
рождался первоцвет луны,
и плыл признаний легкий росчерк
на гребне световой волны.
Но дни текли скупей и строже,
и зрел в бездонности мольбы
намек прозрачный слова «позже»
на запредельный шаг судьбы.
МОЛЬБА
Мне снился сон: склонясь пред Божеством,
стояла я как нищенка с котомкой,
и Книгу бытия точили черви слов,
и из сумы валились дней обломки.
За каждый предначертанный итог,
за каждый шаг, задуманный не мною,
я каялась, и мой бессильный слог
дробился в прах пред истины стеною.
Лишь взор холодный в сердце проникал,
и скальпель ледяной членил мой разум.
– Зачем? – Дух слабый Бога вопрошал.
– Меня задумав, все Ты видел сразу.
...Оставь меня, забудь и не суди:
удел влачить свой буду, как сумею.
И взор карающий до часа отведи,
когда свой путь сама преодолею.
* * *
Из нитей дождя,
из пряжи ночных видений,
из солнечных блесток,
нырнувших в лесную траву,
я синий ковер,
задуманной мною жизни,
полетом стрижей закрепляя,
тайком торопливо сотку.
Его я украшу
букетами легких вздохов
по бронзовой сини
когда-то бежавшей волны,
по тихо упавшей
на мокрый асфальт розе,
по горько-фиалковой дымке
ночного костра у реки.
Лишь рваные нити
обмана, обид, желаний,
бутонами яви усохнувших,
я не вплету.
Им есть назначенье:
давно власяницу
себе из узлов я связала
и кружево это ношу.
Но только я знаю:
незримый ковёр чудесный
из запахов моря
и дрожи разбуженных трав
просторным раскинется ложем
под кровлей небесной
для тех, кто придут вслед за мною,
путь райских изгоев избрав.
* * *
Что рассказать мне о любви
средь варварских времен?
И как в словах скупою быть
под щебет рабьих жен?
Сказать, что не было луны
и жгучих дальних звёзд,
и нежных рук, и слова «мы»,
и дрожи чёрных роз?
Что рассказать мне о любви?
Вернуть причину слёз?
О роли нищенки забыв,
налгать историй воз?
Сказать об иглах слухов злых
и зависти шипах,
увядшем ложе снов слепых,
стерев касаний прах?
Какой же демон жалит грудь
неудержной тоской?
Песком желаний устлан путь,
но впереди – покой.
* * *
Под инеем ночью мерцает трава,
как речи утраченный смысл,
и мёрзлою почвой крошатся слова
очеловеченных крыс.
В бескрайнем покое исчерпанных сил
есть мощь подневолья ума,
постигшего холод небесных светил
в значеньи «тюрьма» и «сума».
Знаменьем двойным каждый миг осенен,
решений пустеет карман,
оркестром тревоги расплакался сон,
озноб застучал в барабан.
ЗИМНИЙ ГОРОД
Улица дымила в лицо морозом
вызывающе нахально,
с каждым – на «ты»,
и на бархат шляпок сентиментально
роняла пепельных хлопьев цветы.
Побывав под ногами,
снег скрипучий
приутих, согласившись с пройдохой-судьбой:
кто, как не он, определяет лучше
разницу между шиной и деревянной клюкой.
Отставив небрежно
мундштук многотрубный,
город-транжира нагуливал спесь:
пугало, облачившись в туманы приблудные,
пребывало в уверенности, что будет, как есть.
|
|