| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Изящная словесность
Насколько меньше происходило бы всего на свете, если бы не существовало слов.
Станислав Ежи Лец
Евгений Асташкин
МАЛОЛЕТКА
Страница 1 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
1
Размалиненная морозцем круглолицая пацанка в белой вязаной шапочке, держась чёрными перчаточками за кончики пальцев своего приятеля, резво перебирала стрекозьими ножками в нарочитой устремлённости наступить лакированными демисезонными башмачками на мыски ботинок своего ровесника. Пусто болтались её лёгкие брючки колокольчиком. Парнишка вовремя отдёргивал ноги: недоростки словно танцевали на снегу, не обращая внимания на окружающих. Эта забавная парочка тинэйджеров внезапно срывалась с места и начинала накручивать спирали вокруг ажурного теремка остановки. Непонятно было, кто кого догоняет. Временами девчонка подбегала к гребенчатой снежной бровке, оставленной грейдером вдоль тротуара, и пару мгновений балериной семенила на лакированных цыпочках, всматриваясь вдаль: не идёт ли троллейбус? Скулы у румяной дивы безостановочно ходили, губки выпячивались с монотонностью морской ряби – девочка жевала давно утратившую вкус резинку. Троллейбус запропастился, девочка вновь синичкой подскакивала к пареньку, и по новой начиналось потешное сражение ногами.
Глядя на эту смешную парочку, Артём Курганцев прислушивался к невнятному ропоту в душе, словно его грубо растолкали в глубоком сне среди ночи. Что это за чувство такое оскомное: не то тебя бросили на необитаемом острове, не то обокрали среди бела дня?..
Когда он сам был безусым лет ...-надцать назад, девочкам не приветствовалось быть столь раскованными, по крайней мере на людях. Нынешние отроки умеют с бесшабашной безоглядностью радоваться жизни, торопясь во взрослый мир не в дверь, так в окно. Такого милого пустячка, что он сейчас наблюдал, безмятежная розовая младость Курганцева не изведала. В своё время он не смог бы вот так запросто пройтись под ручку с приглянувшейся одноклассницей. Не то чтобы засмеяли ровесники или зажурили учителя, – такое было немыслимо в принципе. Всем с детства вталдычивали столь высокие моральные устои, словно для инкубаторских цыплят городился пятиметровый забор, с превеликим запасом, хотя было очевидно, что они и метрового не одолеют.
У Курганцева в чулане подсознания ёрнически шевельнулась заплесневелая фразочка из старомодных романов о том, что его герой «многое отдал бы за то, чтобы заново переписать прожитое». Сия расхожесть жестоко приговаривала к стенке – без права обжалования. Но как это часто бывает, в тот же чуланчик заползла увёртливая мыслишка: а вдруг и ему на прощанье Госпожа-удача пошлёт если не улыбку, то хотя бы слабую тень её. Великовозрастный мечтатель тут же трезво одёрнул себя, усмехнувшись в усики. Святая благоглупость! Легки же мы обманываться, если сильно захочется... Попробуй укуси притягательное яблоко из папье-маше! Твой поезд, дружище, давно показал хвост, остаётся лишь баюкать в памяти затихающий стук колёс...
Личный хронометраж, безотказный гадёныш, незаметно натикал четыре червонца. Роковой рубеж, отпугивающие цифры. Это там, на Западе, до срока не торопятся, делают карьеру, разъезжают по миру. Перезрелая Мадонна наконец-то родила первенца, хоть и с усиленной помощью эскулапов. А у нас всё по-другому, тебя в этом возрасте словно раз и навсегда вычеркивают из какого-то важного списка.
Было и у Курганцева всё «о’кей». Да сплыло. Семья распалась с неправдоподобной опереточной лёгкостью – даже не в одночасье, а в его дробное составляющее. Сначала – сарафанная молва. Стал прищуриваться, присматриваться, навострив уши. Не верилось: здесь же не мегаполис какой, каждый на виду все двадцать четыре часа в сутки! Ларчик открылся просто, вывалив из себя такое содержимое, на которое глаза бы не смотрели. Невинный блеск в пустых зрачках, бывших такими родными: «Я думала, что и ты...» «Что и я? Такой же? Или это считать деловым предложением – чтобы всё было поровну?..» Он имел в виду закулисье. Может, ещё и впечатлениями делиться при этом?.. До неё долго не доходило, почему он так бездарно хлопнул дверью? Из-за каких-то пустяков. Неоригинально...
Слава домовому, разбежались в разные стороны – как можно дальше друг от друга. Иначе светила бы чудная перспектива ежедневно сталкиваться на улице с многочисленными «друзьями» благоверной, которые тебе же ещё и сочувствуют, намекая, что молодцом поступил, по-мужски, так их!.. Одному такому можно было бы от всей души съездить «промеж ушей», но если таких «заместителей», как выяснилось, оказалась целая орда? И все в общем-то настроены к тебе вполне дружелюбно. С некоторыми из них в детстве сообща разоряли общественные бахчи или всё лето пропадали на речке, загорая до черноты. Однако же никто из них не отказался попользоваться за его счёт. Да и устоишь ли, если женщина сама себя преподносит на блюдечке?..
Отныне все новые знакомства с прекрасным полом проходили под самозванным знаком Зодиака, который вычудил какой-то всесветный глумливец; он незримо витал над тобой и крутил кукиши: «Вот я тебе подстрою!..» Ему словно мало было прошлых бед Курганцева.
Чувства, которыми одаривают близкого человека, бесплодно перекипели в наглухо закрытом котле. Курганцев в последнее время уже привык ходить этакой сомнамбулой, которая ни на что не обращает слишком пристального внимания.
Но сегодня на остановке Артёма что-то зацепило за живое. Он даже пропустил свой транспорт, чтобы понаблюдать за юной парочкой, пока ту не поглотило чрево четвёртого троллейбуса, который шёл в окраинный микрорайон. Собственно, зачем ему это надо было знать? В душе осталась звенящая пустота, которую нечем заполнить, и это живучее ощущение не скоро отпустит, его ничем не перебьёшь. Навязшей на зубах песней будет преследовать целый день.
2
Курганцев собрался снова съездить на свой «пятачок», где тусовались местные художники, продающие вдохновение. Вдохновение шло со скрипом, картины брали по принципу – лишь бы подешевле. Ничего шедеврального здесь не водилось – такое за гроши не купишь. Более-менее оригинальное художники сдавали в торговый центр, а иные творили на заказ ожиревших нуворишей, но и те норовили заплатить меньше, чем было обговорено.
Подошёл нужный автобус, и Курганцев пружинисто вскочил на подножку, прижимая к себе пакет с рамочками. Он имел свой маленький бизнес – на домашнем станочке вытачивал фигурные рейки и из этих заготовок делал рамочки; лучше всего расходились рамочки под фотографии стандартных размеров – из многочисленных пунктов «Кодак». Иногда и художники давали подзаработать.
Раньше Курганцева частенько заносило в Москву. Тогда ещё не требовалось регистрироваться в паспортном столе в течение трёх дней и совсем не обязательно было обходить десятой дорогой каждого встречного омоновца. Первым делом он отправлялся на Арбат, где часами рассматривал выставленные на цоколях домов многочисленные живописные полотна, при которых переминались с ноги на ногу их создатели. Потом художническую братию потеснили в Измайловский парк; здесь дня не хватало осмотреть все эти галереи, расположившиеся под открытым небом по бокам лучевых аллей. Курганцев охал и ахал, его завораживало буквально всё: лубочные избушки с теплящимися в сиреневых сумерках окошками, стожки сена в лунном сиянии, пейзажи со скалами, водопадами, озерцами и вездесущими берёзками. Постепенно до него дошло: если ему нравится всё без разбора, значит, он просто «пустой бамбук», как пел во всех забегаловках магнитофонный голос Александра Буйнова. Не может быть столько шедевров в одном месте. Ну никак!..
Стал присматриваться к иностранцам. Что они покупают? Уж эти-то не прогадают. Иностранцев больше всего интересовала злоба дня: Ельцин на танке, Горбачёв с антихристовой печатью на лбу – три шестёрки в кружке. Но злободневщину надоело смотреть по телевизору.
Не просветившись ни на йоту, Курганцев решил между делом проштудировать случайно попавшие в руки академические работы Н. Волкова по композиции и цвету. Мама мия! Для него словно осыпались все сургучные блямбы, которыми был опечатан мир тончайших понятий, о существовании которого он смутно догадывался. Оказывается, бывает колорит, основанный на сочетании пятен локального цвета. Массы этого цвета можно объединять посредством светотени. А у каждого знаменитого портретиста или пейзажиста свои особенности цветовых реверсов.
Дома Артём долгими вечерами рассматривал многочисленные альбомы репродукций, постигая мастерство живописцев разных эпох. Он стал замечать, что полиграфия не всегда идентична. Одни и те же художники, изданные в разных странах, воспринимались по-разному. Самую естественную цветопередачу он отмечал в альбомах, отпечатанных в Германии и Японии. Старые отечественные альбомы грешили паразитным коричневатым оттенком, смазывающим всю палитру.
Курганцев понял, что если коллекционировать современных мастеров, то лучше картины одного определённого автора. Но как набрести на такого? Нужен слишком зоркий глаз. Перебравшись из глубинки в зауральский мегаполис, Артём открыл здесь такую художницу-самоучку. Она взялась за кисть лишь на пенсии. В её бесхитростном наиве, выполненном мелкими мазками, он и почувствовал настоящее. Эта подтянутая и независимо ведущая себя женщина иногда появлялась на «пятачке», где Курганцев продавал свои рамочки. Женщина скромно пристраивалась сбоку, принеся две-три работы, и никого из прохожих не уговаривала раскошелиться, как это делали другие, рискуя показаться навязчивыми. Артём присмотрелся к пейзажам самоучки. Вот оно! Такого он не встречал даже в Москве. Пейзажики пенсионерки были не натурными, а скорее фантастическими. Таких цветовых масс и полутонов в природе не бывает. Несмотря на то, что цена картин была символической, – попросту стоимость красок и материала, – покупатели всё равно с сожалением ставили пейзажики на место.
Он сжалился над женщиной и купил одну её работу – русалочку. Хотя сюжет самоубийственно расхож, было что-то в картине непередаваемо трогательное, таинственное. Так и родилась у него мысль создать дома небольшую галерею одного единственного мастера. Он стал по мере возможности скупать у даровитой самоучки картины, замечая, с каким трудом она с ними расстаётся. Он не замечал у неё снобизма непризнанного гения, чем страдали рядом стоящие знакомцы-художники. Они ревниво наблюдали, как он запаковывал очередную покупку, не позарившись на их творения.
Через какое-то время целая стена в зале его дома заполнилась полотнами никому не известной художницы Ангелины Юрьевой. В эту компанию попала и старинная наследственная икона, на которую давно положил глаз знакомый антикварский «жучок». Он уже предлагал за неё Артёму неприлично большие деньги, но тот на полуслове обрывал все эти телефонные торгашеские речи.
Сегодня Курганцев надеялся купить у Юрьевой очередной пейзаж, определённо самую лучшую её картину, на сей раз выполненную не на квадратике ДВП, а на холсте и непривычно вытянутую. Правда, угнетало одно обстоятельство. В последний раз, когда на «пятачке» не было Юрьевой, один из художников, поджарый старикан чрезмерного роста, завёл с Артёмом разговор с дальним прицелом. Они балагурили в тени тротуарной вербы, к мощному комлю которой Артём прислонил свои рамочки.
– Я смотрю, у тебя настоящий интерес к нашей Ангелине, – теребил старикан узловатой рукой свою бородку, с лукавинкой прищуриваясь. – Нравится её творчество? Она не член союза художников, но кое-что умеет. Её даже по телевидению недавно показывали, не видел? Очень интересная женщина. Творит по наитию. Кстати, она одинокая, живёт недалеко отсюда. Обрати на неё внимание...
– В каком смысле?
– Ты же тоже одинокий... А с ней было бы о чём поговорить...
– Ну вы хватили!.. Мне сорок, а ей поди все шестьдесят…
– Ну и что? Она хорошо сохранилась, сразу видно, вела здоровый образ жизни. С ней не будет скучно.
– Вы это серьёзно? Вот вам сколько лет, семьдесят пять? Представьте, что вашей жене уже под сто...
– Ангелина прекрасный человек...
– Она прекрасный человек, вы прекрасный, я тоже... А что может получиться, если вы и с ней заговорите на эту щекотливую тему?
Но оказалось, что это уже произошло. Артём сразу всё понял, когда, прибыв на «пятачок», увидел Юрьеву. Нельзя сказать, что она стала прихорашиваться; она была слишком интеллигентной, чтобы давать повод для пересудов или поставить кого-нибудь в неловкое положение. Но кое-какие изменения в её облике и поведении всё же ощущались. Она вскользь сказала Курганцеву, осторожно балансируя, чтобы не впасть в назойливое откровенничанье:
– Я до пенсии работала на танковом заводе, там меня ценили. Всё время избирали в профком.
Поскольку Артём не проявил видимого желания уточнять её биографические данные, она скромно приумолкла. И совсем уж удивила Артёма, отказавшись продавать ему свою картину. Он спрашивал цену, а она делала задумчивое лицо, на котором отражалось внутреннее борение. Потом стала пояснять:
– Я ещё не покрыла картину лаком, чтобы не выцвели краски. Нужен особый лак, фисташковый. Его можно достать в Доме художника.
«Не хочет продавать картину, а сама стоит с ней», – отметил Артём нелогичное поведение Юрьевой.
Так и уехал ни с чем, зная наперёд, что больше она ему ничего не продаст. Эх вы, доброхоты!.. Кто вас просил?.. Испортили дружбу...
3
Курганцеву «везло» на такие ситуации. Подобная же оказия случилась, когда он переехал сюда после развода с женой. На новом месте вроде бы вздохнул свободнее. Тебя здесь никто не знает, ты никому не нужен и тебе никто, благодать! Вдвоём с матушкой ковырялся на приусадебном участке, урожаило достаточно, чтобы не помереть с голода. Окраина миллионного города по сути то же самое захолустье, в каком он раньше прозябал. Правда, в гости здесь особо не принято ходить, каждый сам по себе. Здравствуй и прощай! Ну и флаг вам в руки, так даже лучше. Не будут лезть в душу.
Через стенку жила старшая сестра Оксана с мужем. Они переехали сюда тремя годами раньше, а как освободилась вторая половина дома, сразу дали знать Артёму. Успели выкупить общими усилиями. Оксана боялась, что подселятся какие-нибудь лихие цыгане и развернут свои тёмные делишки. Со света сживут. Они и так кругом понаставили кирпичных особняков с дорогими завитушками, в открытую торгуют наркотой или жульничают со своим вековечным гаданием, загораживая дорогу прохожим на уединённых дорожках скверов под неподкупным взором милиции.
Каким бы ни был осмотрительным Артём, но успел и здесь разок опростоволоситься. Однажды ни с того ни с сего к ним вечерком заглянула «на огонёк» вёрткая женщина, что жила в угловом доме их квартала – Полина Прокофьевна, с которой мать Артёма иногда соседствовала на скамейке у местного магазина, сбывая по мелочи дары огорода. Гостья с ходу затараторила:
– Я всего лишь на минуточку, некогда... Пусть Артём прямо с сегодняшнего дня забирает сенную труху, про которую я говорила. Мой каждый день чистит сарай, уже некуда девать, а вам сгодится на удобрение. Складывайте в одну кучу, через год перепреет, будет перегной. Не покупать же, весной машина стоит полторы тыщи. Можете хоть всю зиму возить на санках. Да что вы, бесплатно!.. Мы же почти земляки...
Щедро! Умудрённому Артёму мгновенно вспомнился бесплатный сыр в мышеловке. Он сказал матери, когда остались одни:
– Что-то тут не так... Такого не бывает...
– Да будет тебе!.. Полина Прокофьевна добрая женщина, не то что другие, – горячо возразила матушка. – Хозяйство у них большое, еле управляются...
Досадуя на себя, что приходится такое говорить о помогающих тебе людях, Артём продолжил свои соображения:
– Летом я вижу, в нашем леске за железной дорогой подбирают буквально все коровьи лепёшки. Будешь счастливым, если урвёшь хоть одну для своей дачи. А с соломой здесь вообще швах. У нас её после уборки можно было набирать сколько угодно, хоть десять машин, только не ленись. Весной её просто сжигают в скирдах на полях, чтобы не мешала сеять. Здесь же солому, смешно сказать, продают мешками. Ладно, я пошёл за санками. Как говорится, поживём – увидим...
Вечерними лунными стёжками Андрей увозил на санках приготовленное для него за воротами земляков. Иногда, услышав его возню, на улицу выходил тощий хозяин, пахнущий бурёнкой. Его измождённые щёки бороздили тройные зигзаги морщин. Он хозяйственно приговаривал:
– Всё надо в дело, любую былинку и пылинку... Я уже весь огород завалил этими объедями. Соседи увидели эту кучу на улице, тоже просят. Но я ведь тебе пообещал...
Раз Артём наткнулся возле забора земляков на непроходимый затор из разбросанных в беспорядке огромных чурок. Кругом на снегу желтели полоски опилок – следы работы пилы. Фонарь на коньке дома полукругом выхватывал из сумрака этот участок узенькой улочки с горбами сугробов в отдалении. Привычно залаяла хозяйская собака, но не так злобно, как поначалу. Хозяин тут же распахнул калитку, вернее, целую дверь из добротного железа, почти пуленепробиваемую.
– Замаялся сегодня в усмерть, – частяще промокал он измочаленной голицей вспотевший лоб, сдвинув на самый затылок ушанку. – Привезли дрова с фермы. Я хоть на пенсии, но работаю там сторожем. Там сейчас валят засохшие тополя, кто-то в прежние времена насадил целые аллеи. Нам дают бесплатно по машине, даже с прицепом, здорово, правда? Сегодня успели распилить бензопилой брёвна, жаль, рано смеркается. Завтра всё стаскаем во двор.
– Да их за ночь уполовинят, – рассудил Артём. – Никак нельзя на улице оставлять – не те времена. Давайте я лучше занесу чурки во двор. Закройте собачку-то. Я только на вид интеллигентишка. Для меня это не работа, а разминка...
Артём принялся играючи заносить-закатывать тяжеленные чурбаны во двор. Хозяин тоже кряхтя подбирал что полегче. Из сеней вышла на улицу, держа в руках сразу запарившее на морозе мокрое бельё молодайка лет тридцати пяти. Она бочком прошла мимо чужого человека, неся на челе приклеенную застенчивость, какой иногда одаривают зрителей сильно переигрывающие провинциальные актёры-самоучки, и стала развешивать на верёвке выстиранное. Статическим выражением лица женщина отдалённо напомнила Артёму одноклассницу – «елетроечницу» Зотову Ленку, которая всё время путала Базарова с Рудиным. «Хорошо хоть не Печорина с Онегиным, и на том спасибо», – подшучивала литераторша.
«Стало быть, дочка, – без труда определил Артём, – и, судя по всему, одинокая. Иначе зачем здесь моё присутствие, а, дружище?...»
Хозяин, довольный нежданной помощью, перешёл на свойский тон:
– Хорошо, когда много родственников, правда? Жить легче
– Скрупулёзно подмечено, – вспомнил Артём присказку времён своего студенчества.
Хозяин непонятливо черканул его усталым взглядом: уж не умничает ли? И продолжил доверительно:
– Завтра придёт муж младшей дочки, за день всё расколем, не будем ждать лета. У меня дров знаешь сколько запасено? Можешь посмотреть в сарае. Лет на пять, самое малое...
В распахнутую калитку просеменила в валенках-самокатках девочка лет десяти, неся за спиной цветастый ранец.
– Внучка со школы пришла, – порепанное лицо деда попыталось умилиться, правда, малоуспешно – довлела прикипевшая к нему суровость.
Артём поджал губы: у самого есть чадо такого же возраста. Где-то прыгает под скакалку, играет в снежки, заплетает косичку. Он не виделся с дочкой лет пять. Присылает пару раз в год письма, не забывает отвечать на все его вопросы.
Матери Артёма видно было в своё окно, как растёт на огороде куча, которой предстоит стать драгоценным перегноем. Снежная шапка на ней постоянно протаивала, рукотворный холмик день и ночь курился тоненьким сизоватым дымком.
– Вот так выручили! – почти по-детски радовалась старушка. – А то землю скоро не урубишь топором...
Артём, слыша это, потревоженно ёжился. По опыту он знал, что надо быть готовым к неожиданностям. А у них стойкое свойство – редко бывают приятными.
Как в воду глядел. Полина Прокофьевна опять «заскочила на минутку», на этот раз прошла на кухню и без предисловий растеклась словесным половодьем:
– Я говорю своей старшей: «Ленка, что ты сидишь дома? Ходи в гости к Артёму, мы же из одних мест». А она мне: «Я не знаю, где он живёт». Внучка же, такая потешница, говорит: «Давай, мама, я отведу тебя, я знаю, где дядин дом, дядя меня шоколадкой угощал». Вот разбойница! Все секреты выдаст. Учится на одни пятёрки. На папу ей не повезло, пил безбожно. Сейчас пишет, что взялся за ум, хочет сюда приехать, но Ленка ни в какую...
Однако эта Леночка однажды прошла мимо Артёма, нагружавшего очередные сани, и даже не ответила на его приветствие, словно ничего не слышала.
В следующий раз Полина Прокофьевна, встретив Артёма на людном месте возле булочной, сказала сквозь хохоток:
– Хотела привести к вам Ленку и оставить, пусть живёт у вас...
И, сияя ровными, хорошо сохранившимися зубами, быстро отправилась по своим нескончаемым делам. Она всегда куда-то спешила.
Раз новые знакомые попросили Артёма помочь закидать сено в сарай. Артём взял свои вилы и пошёл привычной вечерней дорогой в конец квартала. У дома земляков на левую створку раскрытых ворот навалилась громадная пахучая масса сухого ковыля, в снегу ребрилась глубокая колея от громадных покрышек «Кировца». Затаскивать сено хозяину помогал зятёк, юркий мужичонка с беспрестанно ухмыляющимся, плохо выбритым лицом.
Разделили обязанности. Дед принимал в темном сарае навильники более молодой рабсилы. Зятёк с каким-то тайным умыслом по-солдафонски бросал сквозь зубы, едва Артём замахивался вилами за новой порцией: «Ать-два!..» Словно для Артёма такая крестьянская работа была в новинку. «Считает меня белоручкой», – догадался Артём. Мужичок задел его за живое. У себя на родине Артём занимался этим делом со школьных лет, помогая всем, кому не лень. Там это было запросто. Услышишь натужное фырчание машины в соседском дворе, глядишь, а по-над забором плывёт обалденная копна сена, выруливая по направлению к загону. Скорее бежишь за вилами, не дожидаясь особого приглашения, ведь обязательно придут просить чуток подсобить. Да и самому интересно забраться на верхотуру и там раздёргивать плотно уложенные, словно сцепившиеся былинки, среди которых попадаются полевые цветы. Разглядишь среди былинок сухой голубоватый цветок шишечкой в виде булавы – мордовник. Не удержишься и сунешь его в карман, жалко такую красу отдавать на съедение. Этот цветок и в степи такой же суховатый, поэтому в букете никогда не блекнет. Поставь его в декоративный кувшинчик и пусть всю зиму напоминает тебе о лете.
Шустрый зятёк не проявлял ни малейшего желания познакомиться с Артёмом, хотя бы для приличия. Ведь даже не знают друг друга по имени. С сеном управились поздно – часам к одиннадцати. Осталось сгрести мусор под ногами и закрыть ворота. Зятёк, задрав голову к луне, напомнил неизвестно кому, может, невидимому инопланетянину:
– А сегодня ведь праздник...
Разбитый усталостью Артём не стал ломать голову над этим, может, какой церковный праздник, а их он всё равно не знает, кроме пасхи.
– На выборы ходил? – напрямую спросил Артёма напарник, за ненадобностью игнорируя его имя. – Надо бы обмыть...
Зятёк терпеливо ждал ответа, пока в сарае продолжал шуршать сеном его тесть. Отмалчиваться было неудобно, и Артём неохотно ответил:
– Я такие праздники не отмечаю...
Зятёк укоризненно покачал головой, оперевшись на вилы:
– Намёк не понят. Я думал, кто-то сбегает за бутыльком. Он явно считал, что Артём набивается к ним в родню, поэтому не церемонился.
– Я вообще-то не употребляю...
– А мы тебе и не нальём, – совсем уж глумливо захлопал сивыми ресницами приставала.
Неизвестно, слышал ли этот разговор хозяин, который в сарае наощупь убирал с пола остатки сена. Зятёк, не дождавшись выпивки, пошёл закрывать ворота. Артём закинул вилы на плечо и направился домой. И в эту минуту в спину неприязненно пробурчали – чтоб было слышно:
– Побирается, как бедный родственник...
Это уж слишком! Артём непроизвольно скомкал шаг. Сгрести бы этого хмыря за воротник да приподнять на полметра, чтобы затрещали швы. Но тот, естественно, от всего открестится: он-де тут причём, если у кого-то случаются галлюцинации? Тебя же и выставит идиотом. Эту скользкую породу Курганцев на своей шкуре изучил ещё там, на родине. Там такие – на каждом шагу...
С неделю Артём не появлялся у земляков. Как вспомнит про «бедного родственника», сразу отпадает вся охота «впрягаться» в санки. Полина Прокофьевна, видно, затревожилась и снова заглянула «на минуточку». Своей просьбой она поставила многомудрого Артёма в тупик:
– Я знаю, ты гуманитарий. Не поможешь внучке написать сочинение? У неё на это тяжёлая рука, ей больше по душе точные науки. Сейчас шесть, ждём через часок. Это не займёт много времени. Кстати, почему ты перестал приходить? Уже целая куча набралась на улице...
Предлог для его визита показался Артёму надуманным, земляки не раз похвалялись круглыми пятёрками внученьки. А теперь ему надо ломать голову над сочинением. Но не будешь же отбояриваться, если чувствуешь себя должником...
Артём переоделся из домашнего в более цивильное и мрачно потопал в конец квартала. Морозный парок изо рта набегал на пляшущую перед глазами луну. Шёл без санок, опущенные наушники шапки приглушали скрип подошв о слежавшийся снег, звук доносился как бы издалека, словно не он его производил.
Что они там удумали? Ежу ясно, что его давно хотят «свести» со строптивой землячкой, но всё как-то ненатурально получается. Да и Лену он не мог понять, даже не представлял, о чём с ней можно говорить, если она всё время ходит букой. Да и особого желания с ней общаться у него не возникло ни полраза.
Калитка оказалась незапертой, а «крупногабаритная» овчарка Пальма закрытой на дверцу в своей будке. Артём не ожидал застать здесь гостей. На кухне кроме хозяина сидел за столом его зятёк со своей половиной. Полина Прокофьевна чуток затруднилась, сначала прочла что-то по немым лицам застольничающих, потом резво провела Артёма в зал, заставленный утварью на старомодный лад. Гость опустился на диван приевшегося совкового вида, когда в каждой семье всё было одинаковое. Зятёк с женой тут же засобирались восвояси, это выглядело преждевременным, так как хозяин стал их удерживать с немного озадаченным видом. Внучки дома тоже не оказалось, она была у подружки в соседнем доме.
– Лена, где тетрадка с домашним заданием? – занервничала Полина Прокофьевна, озабоченная тем, что дочка недружелюбно уединилась в спальне. – Где ранец? Ленка, человек пришёл помочь с сочинением...
– Да не знаю я! – в меру своих представлений о воспитанности ответила из спальни разборчивая разведёнка. – У меня голова болит!..
Вот-те фокусы!.. Полина Прокофьевна явно сама не ожидала такого поворота: зятёк демонстративно ушёл, старшая дочка тоже заблажила. Кое-как была найдена школьная тетрадка. Артём стал невозмутимо делать домашнее задание, припоминая русскую классику. Всё происходящее вокруг он воспринимал вполне хладнокровно – и не такое видал. Трудно было ожидать от этой Леночки утончённого обхождения, раз она даже не считала нужным обременять себя ответами на его приветы. Может быть, ожидала, что он заявится к ним как Дед Мороз с огромадным мешком подарков? Опять же её постоянная отчуждённость ни капельку не располагала к таким широким жестам. Одно теперь ясно: сюда он больше ни ногой!..
На следующий день Артём купил в магазине самую вычурную бутылку коньяка, самую большую коробку конфет. Долго топтался у пуленепробиваемой калитки земляков, дразня успевшую привыкнуть к нему Пальму, пока не вышел хозяин дома. Артём торжественно, как на параде, вручил ему пакет с презентом, сказал «мерси» за всё хорошее и твёрдо объяснил, что больше ничего отсюда возить не будет, пусть осчастливятся другие. Старик конфузливо принял пакет, пожамкал губами и неожиданно запричитал, что проклятая жизнь делается всё невозможнее, сено обошлось гораздо дороже обычного, дрова тоже год от года дорожают, скоро станут на вес золота. «Ой, как заговорил! – Артёму стало не по себе. – Недавно привёз бесплатно целую гору дров, а теперь плачется...»
– Сколько мы вам должны? – вырвалось у Артёма. Он готов был выложить любые немыслимые деньги, лишь бы не слышать всего этого.
Старик вздёрнул рукой, принуждённо закрывая эту меркантильную тематику, а сам всё же добавил, с сожалением обежав взглядом полузасыпанные снегом кучи сенного сора вперемежку с заледенелыми коровьими лепёхами:
– Вон соседи давно просят, а я им всё отказывал...
В его голосе без труда улавливались нотки разочарования, словно Артём не оправдал возлагавшихся на него надежд...
4
«Дзынь! Дзынь!» – давили на
кнопку звонка. Курганцев, торопливо влезши ногами в валенки, поплёлся к
калитке: опять эти погорельцы! Минувшим летом он как-то пошёл к гаражам, чтобы
насобирать старых покрышек от легковушек. Покрышки он намеревался сложить одну
на другую в круглой яме, куда выходила сточная труба из баньки. Это он сам
придумал, чтобы земля не обваливалась. Деревянная опалубка быстро превращается
в труху, а шины могут служить бесконечно долго. Артём проходил мимо крайнего
бревенчатого дома, граничащего с железнодорожной лесополосой, и обратил
внимание, что из его двора высыпал на улицу приличный выводок детворы. За
низким штакетником стояла разбитная бабёнка, скопидомно жамкая в зубах
догоревшую сигарету и держа на руках ещё одного ребенка. Сколько же их у неё?
Целый детский сад!..
Под вечер Артём возвращался тем же путём, волоча за собой пару «лысых» покрышек, и увидел, что от того углового дома остались одни обугленные стены. Больше всего его ошеломило то, что среди пожарища истуканил в чистом костюмчике хозяин дома – видно, только что вернулся с работы. Такой контраст был просто страшен: чёрный с иголочки костюм, галстук, лакированные туфли – и едкая зола вокруг. Сделаешь шаг – сизые облачка пухом вихрятся вслед за ногами. Взыграй ветерок, и костюм тут же станет пепельным.
Когда же успел сгореть дом? Гаражи не слишком далеко отсюда, но Артём не видел на горизонте никакого дыма, не слышал сирен пожарных машин. Да и зеваки успели разойтись. Хозяин привыкал взглядом к обезображенным угольным брёвнам, не зная, что предпринять. Ничего уже не исправишь. Если б сгорела хотя бы часть постройки. А тут полный абзац. Как теперь жить с такой оравой?
Соседи, конечно, поделились всем необходимым с пострадавшими, у которых даже не было сарая, чтобы укрыться там на ночь. Все гадали, что предпримет хозяин: будет искать родственников или заново отстраивать дом? Но погорельцы накрыли обугленными досками один из углов своего дома и ютились там, пока было тепло.
К зиме погорельцам всё же дали место в общежитии соседнего микрорайона. А их дети по старой памяти постоянно приходили сюда. Стучались во все дома, собирая подаяние. Артём им никогда не отказывал, и они зачастили.
Курганцев открыл непроницаемую калитку из оцинкованной жести. Так и есть, на него просительно уставились знакомые конопатые мордашки, сразу и не сосчитаешь. Впереди бойкая девочка десяти лет под ручку с трёхгодовалой сестрёнкой, за ними два мальчугана отроческих лет, похожие на близнецов. А к забору прислонилась одетая в лёгкую демисезонную курточку чернявая девчонка, по виду ровесница пацанов – эта не из их семьи, а просто за компанию. Артём её частенько встречал слоняющейся возле магазина, значит, где-то рядом живёт.
– Вас с каждым разом всё больше и больше, – деланно проворчал Артём.
Девочка-заводила, которую свои называли Зойкой, нетерпеливо качнула правой ногой, игриво сгримасничав. Её младшая сестрёнка с пятнами зелёнки на личике малопонимающе посматривала снизу вверх то на своего поводыря, то на незнакомого дядю.
– Ладно, сейчас, – Артём пошёл к дому.
– Побольше бы конфеток, – подсказала вслед старшая. Артём опять набрал целый пакет продуктов, хорошо, огород свой, запасов хватает на всю зиму.
– Вы и к другим ходите, не только ко мне, – сказал Артём.
– Другие уже ничего не дают, – за всех отвечала Зойка. Её братья обычно отмалчивались, а начинали басовито тараторить, когда калитка закрывалась.
Спустя десять минут как ушли побирушки, снова раздался звонок. Артём, чертыхаясь, выглянул за калитку. За ней теперь стояла чернявая девчонка.
– Вы посмотрите, что они делают! – возмущенно произнесла она и повела Артёма к троице самовольных берёзок, вразброд растущих у тротуара. Артём увидел в снегу у ближнего стволика знакомый полиэтиленовый мешочек. Подобрал его и узнал свои полбуханки хлеба, что он пожертвовал погорельцам.
– Ну, мазурики! – обомлел он от такой неблагодарности. – Значит, не такие уж голодные.
– Лучше бы мне отдали, а то выкинули из сумки и убежали.
– Забирай! – протянул он пакет чернявой. – У тебя тоже дома проблемы?
– Да родаки вечно пьяные, а я, бывает, по два дня хожу в школу голодная...
– Как тебя звать-то?..
– Маша. А хотите, я вас познакомлю со своей старшей сестрой? Она живёт не у нас, но иногда приезжает. Сейчас она как раз здесь.
– Она не слишком молодая? – настороженно спросил Артём, подивившись такому неожиданному зигзагу в разговоре.
– Настя вам понравится, – уклончиво отвечала чернявая. – Писаная красавица. Давайте мы через час подойдём к вашей калитке...
Артёма это заинтриговало.
Ладно, посмотрим. Если окажется недозрелой, дам конфетку и до свиданья!..
Дома Артём не мог найти себе места. Не терпелось увидеть эту хвалёную Настю. Он не переставал удивляться находчивости стрекозочек. Перестройка научила их находить выход из любого положения. Если родители не хотят кормить, сами себе ищут покровителей, благодетелей, спонсоров. Значит, и красавица сестрица тоже вынужденно постится...
Когда, наконец, снова позвонили, Артём в одних тапочках выскользнул в заснеженный двор. Солнце уже отдавало последние едва уловимые лучи, закатившись за дальние многоэтажки.
– Вот! – расторопная Маша поставила впереди себя свою сестрицу, которая была не намного выше её. Артём увидел под капюшоном курточки-продувайки круглое личико, подрумяненное закатом, зачёсанные за уши и перехваченные жгутиком на затылке каштановые волосы, миленький носик. Чайные глаза лучезарили столь приветливо и открыто, что Артём суетливо отступил на шаг, запуская гостей во двор, словно они могут передумать. Ну, всё, теперь из него можно вить верёвки! Это был убийственный тип женской внешности – именно его тип. Когда-то ещё в отрочестве ему нравилась похожая девочка Роза, он её в грёзах сравнивал с француженкой, забывая о том, что и они могут быть совершенно разными. Тут больше имело смысла особое выражение лица, а также ровная манера поведения плюс ещё что-то неуловимое, трудно поддающееся определению. С Розой он стеснялся даже разговаривать, думал, успеется, а она в один прекрасный день уехала из их посёлка. И вот она вернулась к нему из прошлого, но уже под другим именем.
Настя. Настёна. Да, такой девочке не откажешь ни в чём. Артём с трудом переборол внезапный цунами потрясённости от увиденного, трансформированного его прихотливым сознанием в недосягаемый прежде образ, и очнулся возле входной двери. Нет, в дом нельзя, мать не поймёт. Лучше в мансарду. Как она сейчас пригодилась!..
Над гаражом возвышалась стеклянная мансардочка, похожая на голубятню. Её построил прежний владелец. Вела туда приставная лесенка. Втроём забрались в мансарду. Здесь хоть не так холодно. Жаль, не проведён свет. У окна – удобный столик с табуретками. Девочки сразу уселись на них, больше и некуда.
– Перекусить хотите? – спросил Артём и хлопнул себя по лбу. – Я задаю глупые вопросы. Сейчас что-нибудь соорудим. Постой-ка!..
Его опять развернуло к девочкам, хотелось получше рассмотреть личико незнакомки. Слабый лунный свет уже начинал проникать в мансарду сквозь многочисленные шибки окон, вполне можно было ориентироваться.
– Это моя Настя, – хихикнула в кулачок Маша, довольная, что угодила.
Настя откинула свой капюшон. Гладко зачесанные назад волосы бликовали с боков, когда она поворачивалась. Личико идеально округлое, никаких ямочек или портящих чёрточек. Бывает какая-нибудь мелочь в лице, недоделка творца, которая начинает непроизвольно раздражать. А здесь всё – само совершенство. Гостья поняла, что ею любуются и, по всему было видно, воспряла духом, глаза её торжествующе засветились.
Артём с сожалением выкарабкался из вязкой тины чудесного наваждения и стал спускаться вниз по лестнице. На кухне он наполнил миску пельменями, налил в термос разогретого кофе, добавив молока.
Девочки стали звякать ложками в таинственном полумраке, потом грели пальчики о кружку с горячим напитком. Стали болтать о том, о сём.
– Что-то мне не нравится, что и пацаны повадились ходить сюда. Высмотрят, а потом, чего доброго, полезут ночью по сараям...
– Вы с ними поосторожнее, – деловито поддержала Настя, рада удружить взрослому хотя бы советом. – Они везде лазают за металлом. Постоянно сдают приёмщикам алюминиевые бачки, а потом накупают пива. Раз мы с ними шли мимо той высотки, что возле Южного посёлка. Один из братцев разглядел что-то на шестом или даже седьмом этаже и, представляете, полез туда по балконам. С того балкона, вернее, с лоджии, он сбросил вниз флягу. В окно застучали хозяева квартиры, и он опять стал спускаться вниз, а за это время второй братец унёс флягу.
Артём опять, забыв себя, засмотрелся на Настю, он ловил каждое движение её губ.
– Настоящая сибирская красавица! – не удержался он.
Настя волооко полуприкрыла глаза в лёгком приступе умиления и через миг опять отпустила мимику на волю. Артём заметил, что она не страдает пустосмехом. Если Маша всё время хихикает, то она предпочитает разговаривать серьёзным тоном. Это Артёму тоже очень понравилось. Временами Настя поворачивала на фривольные темы: уличает кого-нибудь из великовозрастных знакомых в сомнительном поведении, но в то же время застревает на рискованных подробностях. Это был знак: и она знает, что почём в этой жизни. Она давала понять, что и с ней можно запросто.
У Артёма включился внутренний сравнительный анализатор, и всё получалось в пользу этой скороспелки. И в самом деле! Землячка Ленка вся искуксилась, наверное, полагала, что так выглядит привлекательней, недоступней, и ухажёры пачками метнутся усиленно добиваться её расположения. Или, чего доброго, считала, что Артём не стоит её, пусть ещё докажет свою состоятельность. Не зря же тот хмырь попытался уязвить его «бедным родственником». Это всё неспроста, видно, впитал в себя определённые разговоры. Отец Ленки жаловался, с прозрачным подтекстом, что Леночку преследует какой-то тип – с работы до дому, в мороз и дождь. А сам весь в рванье. Вот пусть и довольствуется такими ухажёрами, она стоит того. Ещё примочка. Сухопарый художник додумался присватывать ему пенсионерку, теперь неудобно перед хорошей женщиной. А тут сидит перед ним такая девушка! Сама просится в руки. Неужели отказываться от подарка судьбы? Ведь больше в его жизни может не случиться никаких проблесков. Да плевать он на всё хотел! Будет делать так, как ему нравится...
Его, конечно, смущало, что новая «знакомка» совсем зелёная. Но ведь жизнь резко изменилась. Помнится, он двадцатитрёхлетним, нацепив новенький ромбик об окончании университета, заглянул на свои провинциальные танцульки покорять местных красавиц. Пригласил на танец смазляшку, вчерашнюю школьницу. Та пошла с таким откровенным нежеланием, что он рад был бы отказаться от затеи, но это со стороны выглядело бы ещё позорнее – тебе отказали. Потоптались «на пионерском расстоянии», а потом девица возмущенно выдохнула своим подругам: «У, старикан!..» Сказано это было во всеуслышанье, чтобы отбить у перестарка всякую охоту пригласить ещё раз. А сколько пересудов вызвала женитьба знакомого специалиста райсельхозуправления. Двадцатисемилетний агроном с намечавшимся брюшком расписался в ЗАГСе с двадцатилетней. Бог ты мой! Ровесницы невесты восприняли это как катастрофу. «Да у него куча денег, только из-за этого!..» Никому даже в голову не пришло простое слово любовь. Дружно сочувствовали невесте. А сейчас не смотрят даже на четвертак разницы в возрасте, был бы платёжеспособен. Тут уж ничего не попишешь. Человеческие отношения постарались подверстать под купюру.
– Я на Хитром рынке у одной тётеньки увидела приличные зимние ботиночки всего за пятьдесят рублей, – как бы вспомнила Настя. – Жаль, не у кого занять...
Поторапливает. Время позднее. Намёк принят! Ей нужен всего полтинник. Для неё это целое состояние. Бедняжка!
– Я сейчас Насте покажу свою комнату, – среагировал Артём. – А ты, Маша, накрой ноги вон тем тулупом, что висит на стене. Будет теплее.
Настя легко вскочила с табуретки, словно только и ждала такого приглашения. На цыпочках прошли в его комнату и закрылись. Слава домовому, мать Артёма была поглощена в зале телесериалом про рабыню Изауру. Уселись на кровати.
– Ой, как тепло! – потёрла ручки Настя, нечаянно задев локтем Артёма. Он уловил забытый запах женского пота, и в душе зазвенела капель.
– Твоя сестра говорила, что ты живёшь в другом месте.
– Да, в соседнем микрорайоне у своего парня. Дома вечно нечего кушать, вот я и ушла...
– Замуж, что ли, вышла? – допытывался Артём. Он не ожидал. Вот это новости!..
– Ну, не знаю...
– Как это «не знаю»?.. Что-то я не врублюсь. Сколько лет твоему парню?
– Он на год моложе.
– Что? Да какой это муж? Школьник какой-то...
– Антон учится в техникуме на сварщика. Потом устроится куда-нибудь на работу.
– Прекрасно! Он так тебя обеспечивает, что ты совсем как щепочка...
– Почему? Иногда бывает что покушать. У него мама хорошая, добрая...
– Значит, употребляет мама хорошая. Сознайся уж...
– Бывает...
– Ты любишь Антона?
Настя дипломатично молчала, видно, не хотела признанием задеть за живое нового знакомого. Вдруг он болезненно ревнив. Артём снизил градус:
– Он тебе нравится?
– Как сказать... Наверно, да...
– Ёлки-моталки! – Артём был совсем сбит с толку. – Пятнадцатилетний муж! Это что-то новенькое. У меня первая женщина случилась на третьем курсе университета.
– Что вспоминать!.. Раньше всё было лучше, мне рассказывали...
– Знаешь, мне кажется, Антону ты нужна лишь для одной цели, догадайся с трёх раз, для какой, и чтобы побесплатней. Если бы он тебя по-настоящему любил, он бы в лепёшку разбился, но не допустил, чтобы ты ходила голодной...
– Но он же со временем будет работать...
– Давай лучше сменим тему. – Артём не на шутку расстроился. Раскатал губу встречаться с такой милашкой, а тут какой-то сопливый Антон. Прознает – начнёт устраивать разборки.
– Антон не узнает, – прочла его мысли Настя и добавила:
– У вас не найдётся что-нибудь выпить? А то я так не смогу...
Острая жалость к этой худенькой девчонке пронзила его. Дать ей просто так полтинник да и всё. Но его с непреодолимой силой влекло к ней.
Отыскав в буфете початую бутылку вина, Артём облегчённо вздохнул: боялся, вдруг не окажется в доме спиртного. Сам он с промилле не якшался. Настя осушила пару рюмочек и указала глазами на люстру. Артём погасил её, но полная темнота воровала красу его прелестницы, и он затеплил над кроватью крохотный ночник. Настя под одеялом стягивала с себя колготки. Вот выпросталась её вишнёвая от ночника ручка с опадающим вниз серым трикотажем, волею случая тоже превратившимся в бордовый. Лёгкий взмах, и тряпьё повисло на спинке стула. Артём примостился под одеялом рядом, коленкой почувствовав её гладкую ножку. Скользнул взглядом по холмикам под её футболкой.
– Можете посмотреть, – опять прочла она его мысли и задрала футболку. Обнажились не до конца оформившиеся грудки с большими ореолами вокруг сосков. Опять в самую точку. Он изнемогал при виде таких особенностей.
Артём в душе чувствовал себя домашним животным с самым непрезентабельным названием, которое в нужных случаях смягчают до свинтуса, но ничего не мог с собой поделать. Оправдывало его вожделение лишь то, что он не совращал девчонку, она всё-таки живёт с парнем, хотя бы и таким.
– Только не долго, а то надо ещё добираться...
Едва Артём возлёг на хрупкое девичье тельце, как почувствовал себя разрядившимся наганом.
– Тьфу ты! – смутился он. – Извини, я сильно возбудился... Настя польщённо хмыкнула, хотя этот волшебный горловой звук с прозвенью он никогда бы не назвал таким словом. Чуть помедлив, она потянулась за колготками, успев поправить книзу футболку.
– Вы меня не обманете? – вдруг услышал он со спины её слегка теряющийся в пустоте голос – голос отвернувшегося человека.
– Да что ты! – Артём лихорадочно достал из кармана ещё не надетых брюк обещанные деньги и снова стал оправдываться:
– У меня целый год не было женщины. Здесь я мало кого знаю…
– Ничего, теперь я буду приходить...
5
Артём нёс на плече капроновый мешок, из которого выглядывали сосновые обрезки, пахучим эликсиром сопровождая весь его путь. Он их теперь набирал у знакомого сторожа, что караулил столярный цех. По выходным здесь никого из работников не было, а со сторожем он расплачивался самой международной валютой – пузырём. До этого он добывал нужные ему обрезки на Южном строительном рынке, в цехе, где изготавливали на заказ рамы и двери. Там многие частники брали на растопку стружки и опилки, опять же выставляя мастеру поллитровку.
Раз мастер поинтересовался, почему Артём всегда выбирает самые ровные рейки, без сучков:
– Не всё ли равно, чем топить? Струганные, что ли, лучше горят?..
Артём пояснил, что делает из них рамочки. Мастер почесал за ухом и в следующий раз сам указал Артёму на собранные в углу ровные обрезки. Перед тем как отдать их Артёму, он стал прикладывать к каждой планке стальной метр.
– Зачем их обмерять? – не понял Артём.
– Ты же делаешь из них рамочки? – напомнил ему мастер. – Не за спасибо же. Значит, извлекаешь из них доход. Уже целый год.
– Если покупать материал в магазине, то нет никакого смысла этим заниматься, – попытался он урезонить мастера. – Всё равно отдаёте на растопку. Рамочки-то я продаю за символическую цену.
– Не знаю, не знаю, – не верил ему мастер. – Нам тоже надо немножко на карман. Не бойся, коллега, мы тебе не по рыночной цене, а со скидкой за нестандарт...
– Да пошёл ты! – не выдержал Артём и хлопнул дверью. «Жлоб! Решил взять за горло, думает, никуда не денусь!..» Этот случай напомнил ему один разговор с попутчиком в пустом трамвайном вагоне. Первое время на новом месте Артём в общественном транспорте немного «дурковал», представляясь беженцем. Все деньги ушли на дом, ему накладно было даже оплачивать проезд. Кондукторы неизменно жалели его, разрешая до поры пребывать в статусе «зайца». Таким же макаром он добирался до строительного рынка в холодном трамвае. Все сиденья пустовали, лишь по соседству сидел подтянутый моложавый мужичок, примерно его ровесник. Артём ему сказал, опосредованной лукавой эстафетой адресуя похвалу пощадившей его кондукторше:
– Хороший народ сибиряки!
Мужчина, по глазам было видно, не совсем разделял его оптимизм. Он не стал развивать тему, но и не отмолчался:
– Так-то оно так... Только в последнее время они немного ошкурились...
Последнее слово застряло в сознании Артёма и он его вспомнил, уходя ни с чем из столярки Южного рынка.
Ничего, нашлась новая лазейка, иначе пришлось бы менять профиль, а это не так просто. Работать за спасибо на «новых русских» он принципиально не хотел. Трудовой стаж почти набран, ещё чуть-чуть, и хватит для минимальной пенсии. О ней ещё смешно думать – дожить надо, а пока «устаканится» обстановка в глобально порушенной экономике, лучше поработать на себя родимого. Начав жить «с чистого листа» в миллионном городе, он нашёл свою крохотную нишу – зарплату сам себе делал, и не надо отчислять подоходный. Пусть это делают олигархи со своих награбленных миллиардов.
Артём миновал магазинчик и прошёл с тяжёлым мешком мимо длинного металлического стола, за которым восседала со своими разнокалиберными баночками Полина Прокофьевна. Когда было не очень морозно, она выносила на продажу соленья-варенья.
Артём поставил мешок в своём пустующем гараже, где он мастерил. Вскоре вернулась из магазина его мать. Тоном человека, нечаянно наступившего на лягушку, она поспешила поделиться новостью:
– Встретилась сейчас с Полиной Прокофьевной. Она мне: «Видела вашего сыночка, пёр на себе какие-то коряги...»
– Как будто увидела меня пьяным под забором, – в тон ей ответил Артём. – Видишь, как заговорили земляки? А ты не верила...
– Их Ленка считает себя павой, а, оказывается, работает простой санитаркой в баклаборатории. Принимает у посетителей спичечные коробки сам знаешь, с чем. Вот работёнка! А строит из себя...
– Ладно, забудем! Пусть что хотят, то и говорят...
Артёму было всё «параллельно», как выражались в подобных случаях юнцы, применяя и другое слово – «по барабану». На его горизонте появился просвет. Сегодня опять придёт Настя, будут отмечать её праздник. После первой встречи он целый месяц избегал её – пусть подрастает. Время от времени она с сестрой звонила в калитку, а мать Артёма по его наущению говорила, что его нет дома. Он опасался реакции её родителей, вдруг начнут вымогать на выпивку. Но когда он встретил девочек, обречённо мерзнущих на пустом крыльце общежития, сердце у него дрогнуло. Сестрёнки явно караулили его. Он шёл из магазина и не решился остановиться возле них – ещё увидят прохожие. Они тоже не поздоровались, он деревянными ногами прошёл мимо и уже в двух шагах от них услышал сдавленный выдох обескураженной Насти:
– А …
Она словно хотела сказать: «А как же мы?..» Накатила острая волна жалости к девчонкам. Конечно же, опять голодные. Нисколько не навязываются, терпеливо ждут милости с его стороны. А он...
Он оглянулся и пригласительно махнул им рукой. Они торопливо засеменили следом, выдерживая определённую дистанцию. У калитки Артём сказал Маше:
– Ты иди домой, а Настя принесёт тебе покушать...
Мать Артёма внимательно посмотрела на гостью. Она её сразу узнала. Когда тайные любовники, оставив куртки на вешалке, пошли к нему, мать Артёма в дверях своей комнатки перехватила Настю:
– Ну-ка иди сюда!..
Артём застрял в коридорчике, чтобы в случае необходимости прийти малолетней подружке на помощь. Она стояла перед седой женщиной, сидевшей на койке, словно провинившаяся школьница перед учительницей.
– Сколько же тебе лет? – Артём прекрасно различил, что голос у матери доброжелательный. Видно, девочка ей тоже приглянулась.
– Шестнадцать, – покорно ответила Настя.
– Ну, иди, – мирно сказала вопрошавшая, удовлетворив своё любопытство.
Когда он отпустил Настю домой с пакетом провизии для младшей сестры, мать сказала Артёму:
– Ты ещё моложе не мог себе найти? Она тебе в дочки годится...
Артём опять отметил, что она произнесла это спокойно и даже как бы поощряюще. Обычно если ей что-то сильно не понравится, она ведёт себя непримиримо.
– Что мне с ней, детей крестить? – уклончиво ответил он. – Просто провожу время, чтобы не было скучно...
Настя всё-таки слукавила. Шестнадцать ей исполняется сегодня, двадцатого декабря. Артём уже приготовил подарок.
В пять вечера сестрички пришли в гости. В честь такого дня Артём разрешил и младшей пройти в его комнату. Он челноком бегал на кухню, принося разные кушанья, а девочки пока рассматривали корешки книг на полках. Маша остановилась у собрания сочинений Чехова.
– Ого, как много написал! Восемнадцать томов!
И неожиданно спросила у Артёма:
– А вы его знали, Чехова?..
Настя сделала строгие глаза сестрице, мол, несёшь чушь.
Артём тут же нашёлся:
– Конечно! Мне же сто пятьдесят лет...
Постепенно журнальный столик в его комнате был плотно накрыт, в центре возвышался тортище. Артём дал знать, что можно приступать к накоплению калорий. Девочки приступили к этому важному делу. Когда они насытились, он вынул из укромного места букет роз в трескучей целлофанированной обвёртке и поднёс имениннице.
– Ой! – всплеснула почти детскими ручками Настя. – Надо же!..
Следом он подал Насте пакет с теплым свитерком.
– У вас есть какой-нибудь кувшинчик или вазочка? – деловито засуетилась Настя. – Надо поставить цветы в воду.
Артём принёс из кухни трёхлитровую банку. Девочки разглядели на подоконнике стопку глянцевых журналов «Теле7», где было много материалов о знаменитых киноактёрах. Артём с дальним прицелом заговорил о том, что многие из этих кумиров, особенно это касается сильного пола, любят на старости лет устраивать неизвестно какие по счёту неравные браки. Ему было интересно, как девочки к этому относятся.
– Я видела кино про старого помещика, – сразу откликнулась Маша. – Он женился на молоденькой, а она его отравила...
Видимо, по-другому она и не представляла финал подобного брака. Это же так естественно! Старичок будет заедать молодую жизнь, как ему не помочь поскорее отправиться на тот свет? Сам бог велел!..
Исчерпав красноречие и не зная, чем больше занять сестричек, Артём машинально остановился перед Настей, сидевшей на койке с журналом на коленках. Она углублённым взглядом в упор посмотрела на него. Левая её бровь вдруг выгнулась скобкой удивления и высоко зашла на чистый лобик. Она расшифровала его! Видимо, он допустил оплошность – слишком передержал на ней свой обожающий взгляд, в котором обнажилось что-то сатрапное. Как тут не подивиться женской натуре? Ничего от них не скроешь!..
Машу заученно отправили домой, отдав ей в виде отступного початую коробку конфет. В подслеповатом свете ночника Настя сама сняла с себя футболку, словно чувствовала себя обязанной. Он держал в объятиях её невесомое тело, боясь потерять трудно оценимую драгоценность.
– Мне «неудобственно» перед тобой, – шептал он ей на ушко, – я дядя изрядного возраста...
– Почему? – со всей серьёзностью отвечала она – не шёпотом, а вполголоса. – Вы ещё не старый...
– А как ты смотришь на тех, которые берут слишком молодых? Мнение твоей сестрицы мне уже знакомо...
– Что тут такого? Лишь бы человек смог содержать семью...
Он благодарно покрыл её личико градом поцелуев, не касаясь лишь её губ, – вдруг ей будет неприятно.
– Я угадал, что тебе сегодня впервые в жизни подарили цветы? – Артём хотел проверить свою догадку.
– Конечно!
И через задумчивую паузу:
– Такое – не забывают...
– А как ты догадалась, как я к тебе отношусь?
– Вы стали обращаться со мной гораздо лучше, – мгновенно ответила она и повторила: – Гораздо лучше!
Запенилось прибоем возродившееся чувство счастья, атрофировавшееся после развода. Он говорил намёками, а она сразу всё поняла и не стала томить его разными женскими штучками, угадайками. Лишь кольнула занозой сравнительная степень. Лучше стал относиться. А разве раньше было что-то не так?
Переполненный признательностью за всё, особенно за понятливость, он на мгновение забылся и выронил:
– Я тебя люблю...
И тут же ладонью почувствовал, как бешенно заколотилось её сердечко под соском...
|
|