| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
К 150-летию венчания Ф.М. Достоевского в Сибири
Великие люди, научив слабодушных размышлять, наставили их на путь заблуждений.
Люк де Клапье Вовенарг
Альберт Ковач
ДИАЛОГ КУЛЬТУР И ДОСТОЕВСКИЙ В БУДАПЕШТЕ
В первую неделю июля текущего, 2007 года Международное Общество Достоевского (МОД) организовало в столице Венгрии свой 13-тый международный симпозиум, на тему: «Ф.М.Достоевский в контексте диалогического взаимодействия культур».
Можно сказать, что русский писатель по-прежнему «на волне» – как в смысле диалогического восприятия его творчества художниками всего мира, так и в смысле его изучения. Писать о Достоевском, похоже, более чем престижно – модно: ежегодно выходят, на десятках языков, множество книг, сотни эссе и журнальных статей. Просеяно это количественное излишество может быть лишь специалистом; на первом этапе отбор делается с помощью языков: учитываются прежде всего труды, написанные на языках широкого общения – русском, английском, французском.
13-й симпозиум МОД проходил в кампусе Будапештского университета имени Этвеша Лоранда на Музеумкёрут 4-8 А, невдалеке от Национального музея, где в это время была организована большая выставка, посвященная Чингиз-Хану. Программа предусматривала пленарные заседания, четыре секции, круглые столы, презентацию книг. Организация оказалась превосходной, богатая и разнообразная программа была выполнена без крупных помех и существенных сбоев.
Около 120 приглашённых организаторами учёных представляли 40 стран мира. Самой многочисленной была делегация из России, но большинство составляли западные учёные с преобладанием американцев. Ветераны МОД – инициаторы создания общества в конце 60-х годов и те, что присоединились к ним несколько позже – Роберт Нейхаузер из Австрии, Жак Катто и Софи Оливье из Франции, Роберт Бэлнап и У.М. Тодд III из США, Игорь Волгин и Нина Буданова из России, Х-Ю. Геригк из Германии, Д. Кирай из Венгрии, Т. Киносита из Японии – оказались ведущими участниками диалога. К ним присоединилась основная масса учёных более молодых поколений. Среди вступительных речей выделилось яркое слово Дюлы Кирая об истории создания и плодотворной деятельности МОД, о ценности его симпозиумов и научных изданий. От имени организаторов выступила Каталин Кроо, рассказав об огромной подготовительной работе и обозначив масштабы предстоящей конференции. Председатель МОД Ульрих Шмид развил тему всемирного значения творчества русского писателя, не преминув, однако, отметить, что Достоевский не был другом Будапешта, потому что русский царь жестоко подавил венгерскую революцию 1848-49гг., а Достоевский лично осудил студенческую демонстрацию в Пеште 1878 года против антиоттоманской войны России. Работа симпозиума прошла, однако, в обстановке не только демократической и свободной, но и дружественной.
Прекрасно составленный том резюме докладов, озаглавленный на трёх языках – английском (XIII-th Symposium of The International Dostoevsky Society, July, 3-8, 2007, Budapest, IDS, University ELTE, Budapest, 2007), русском и венгерском, открывается, в алфавитном порядке, эмблематическим сообщением итальянского ученого Стефано Алоэ, озаглавленным Достоевский и русский роман как философский миф в творчестве Хулио Кортасара и Эрнесто Саббато. Автор подчёркивает первостепенное значение русского романа, и прежде всего романа Достоевского, для развития южно-американских литератур: «Больше всего роднят Достоевского с опытами латино-американской литературы иррациональное и “фантастическое” представление о реальности – у Достоевского “реализм в высшей степени”, у Борхеса и у других писателей Америки – “realismo magico” (магический реализм) и “real maravilloso” (очарованная действительность), часто порождающие абсурд и парадокс». Как пример созвучия с Достоевским разбираются произведение Хулио Кортасара Игра в классики с его иронией и постановкой метафизических, онтологических проблем, и Туннель Эрнесто Сабато, «обнажающий душу аргентинского подпольного человека». Диалог между литературами ведётся, как утверждает автор сообщения, на самых различных уровнях – влияние, типологические схождения и расхождения, трагически-иронические ответы на великие философские вопросы.
В том же контексте следует упомянуть и сообщение Достоевский, Октавио Паз и латино-американские писатели, представленное мексиканским исследователем Х.Л.Ф. Лопесом, и целый ряд других работ о литературе испанского ареала (Хосе Антонию Хименес об Унамуно, И.Ж. Мориллас о Л. Вивиалонга). Сходные аспекты – контакты, интертекстуальность, диалог культур – были освещены и в работах, посвящённых другим культурным пространствам – английскому, северо-американскому, русскому, французскому, немецкому, итальянскому, японскому. Из ряда весьма интересных работ этого профиля отметим: Достоевский в диалоге культур. Биография как исследовательская проблема (И. Волгин), Грехопадение у Достоевского и Шекспира (В. Дудкин), Вуди Аллен интерпретирует Достоевского (Т. Сабо), Восприятие Достоевского во Франции начала ХХI века (С. Оливье), Диалог А. Ремизова с Ф. Достоевским (С. Доценко), Переписывание сюжета «Преступления и наказания» в русской литературе конца ХIХ – начала ХХвв. (Д. Магомедова), Сон Обломова и Сон смешного человека (А. Мольнар), «Двойник» Ф.М. Достоевского как творческий диалог с Э.Т.А. Гофманом (Г. Щенников), Немцы и немецкая культура в публицистике Ф.М. Достоевского (М. Швидерска), Великий грешник и блудный сын – Достоевский и Янош Пилински (К. Ситар), Человек нового времени в сочинениях Сосэки Нацумэ и Ф.М. Достоевского (Г. Кобаяши).
Поэтика и компаративистика заняла центральное место в работах и дискуссиях членов МОД начиная со второго симпозиума, проходившего в 1973 году в Сан-Вольфганге (Австрия) в присутствии таких видных ученых, как Д. Чижевский, Н. Нильсон, Р. Уэллек. Этот поворот был обеспечен молодыми тогда исследователями; помнится, Р. Нейхаузер и В. Шмид горячо поддержали моё выступление за приоритет поэтики по сравнению с проблемой Дарданелл и христологией. На протяжении десятилетий именно в этом направлении шли исследования Г. Фридлендера, Ж. Катто, М. Джонса, Р.-Л. Джексона, Р. Белнапа, У.М. Тодд III, Г. Хетсо, С. Фастинга, в Румынии – В. Кристя и др. Были использованы инструменты классических и в особенности новаторских поэтик В. Виноградова, М. Гроссмана, Н. Бахтина, интерпретации Андре Жида и Альбера Камю, достижения структурализма, семиотики, герменевтики и других ориентаций модернизма и постмодернизма. В центре стояло уважение к тексту, выявление поливалентных эстетических значений произведения. И на 13-м, будапештском симпозиуме наиболее ценный вклад был внесён именно в этой сфере тщательного и конкретного исследования текста. Об это свидетельствует уже простое перечисление сообщений, вписывающихся в эту тематическую сферу: Поэтика двусмысленности и недосказанности в творчестве Достоевского (Н. Ашимбаева), Повествование и жанровые особенности романа «Бесы» (Р. Бэлнап), Ритмический анализ прозы Ф.М. Достоевского (В.Борисова), Паломничество, странничество, бродяжничество, скитальчество в художественной системе Достоевского (Н. Буданова), Поэтика синекдохи в творчестве Достоевского (П.Фокин), «Что есть классика?»: международное влияние Достоевского в перспективе таксономии (Х.-Ю. Геригк, ФРГ), Поэтика слова и жанра «Записок из Мёртвого дома» в черновых рукописях Л. Толстого (И. Якубович), Поэтика молчания в художественном мире Достоевского (Р. Клейман), Литературная антропология Достоевского (Арпад Ковач), Аспекты семантического опознания текста (К. Кроо), «Лолита» Набокова: наратив из подполья (Д. Мартинсен), «Аромопоэтика» в художественном мире Достоевского (А. Неминущий), Внутренний голос героя и проблема письма (Г. Хорват), Исламские мотивы в творчестве Достоевского (Д. Томсон), Северо-американские теории литературы и Достоевский (У.М. Тодд III), Литературные и реальные прототипы героев Достоевского (В. Ветловская), Феноменологическая трилогия Достоевского (В. Викторович), Архитектоника М. Бахтина как инструмент исследования (Н. Живолупова).
Остановлюсь подробнее на работе Жака Катто Воскресение Лазаря или о символизме романа «Преступление и наказание». В результате целого ряда проницательных наблюдений над мотивами, образами и символами романа автор приходит к следующему выводу, касающемуся его общей структуры и финала: «В итоге я отвергаю трактовку Шестова, Мочульского и даже Бахтина, которые не увидели в финале романа ничего кроме искусственности, условности, стыдливого занавеса. Символика смерти и воскресения Лазаря, скрытая во втором плане романа, одухотворяет произведение с самого начала до последнего слова эпилога. Это – духовная структура, которая пронизывает реальный план романа». В ходе дискуссий я позволил себе добавить несколько аргументов в поддержку такой трактовки, отметив роль мотива любви Сони для спасения героя – в будущем, выявленной в финале: вера придёт, вероятно, позднее. Так сам Фауст был спасён любовью Маргариты. Отвечая, автор сообщения подчеркнул один из важнейших принципов искусства и мышления русского писателя: у Достоевского судьбу человека решают не столько теории как таковые, сколько их аффективная основа, – переживания, а не концепты, пусть и христианские.
Чтобы избежать недоразумений, подчеркну, что серьёзные исследования по поэтике и компаративистике неизменно обращаются, как к одному из важнейших источников творчества писателя, к Библии и к другим религиозным текстам. То же делают, нередко успешно, и представители «религиозной ориентации». Так, Борис Тихомиров оказался весьма убедителен в своём сообщении о Принципах использования библейского текста в творческой работе Достоевского. Между тем, в своей книге Лазарь! гряди вон (Санкт-Петербург 2005) исследователь рассматривает вынесенный в название миф как основную тему романа Преступление и наказание, в то время как произведение посвящено, конечно, преступлению и наказанию.
Почти треть работ съезда была отмечена эксцессами «фундаменталистского», узко-христианского подхода к творчеству Достоевского. Проблематичности такого подхода касается в своем сообщении Теологическое – историческое, национальное – общечеловеческое в публицистике и романах Достоевского: конфликт или диалог? Людмила Сараскина. Интересно, что в своё время автор сообщения был обвинён в защите атеистической позиции в достоевсковедении – просто за то, что он не согласился «взять исторического человека, персонажа романа, и автоматически вставить его в контекст эсхатологии». Обвинение исходило из того, что только православный русский может понять великого писателя, атеист или человек, принадлежащий к другой религии, не имеет даже права прикоснуться к его творчеству[1].
На этот раз Л. Сараскина анализирует два параллельных дискурса в последних романах писателя, не отдавая приоритета ни линии общечеловечески-гуманистической, ни религиозной. Она протестует, однако, против крайностей «русского религиозного литературоведения», нередко просто игнорирующего основной эстетический посыл произведения, и выступает за раскрытие полного, всеохватывающего образа действительности в творчестве Достоевского.
Отправляясь от той или иной детали, от второстепенного мотива, от контрастивного сравнения или контрапункта, трактуемого как «пункт», «религиозное литературоведение» или «православная филология» приходит нередко к поистине странным выводам. Так, центральным героем романа «Идиот» объявляют выдуманного «мёртвого Христа» – что-то вроде сверхгероя, совершенно не считаясь с тем фактом, что в реальности романа фигура Мышкина не ассоциируется даже с «живым» Христом, а лишь с Дон Кихотом и пушкинским Рыцарем бедным: первоначальное, сохранившееся в черновиках упоминание «Князя-Христа» исчезло в окончательном тексте. А предметно-психологический мотив «мёртвого», т.е. не воскресшего Христа служит лишь характеристике Рогожина. В других случаях какая-нибудь одна православная идея или образ разрешает все проблемы поэтики – композиции, структуры, стиля. Так, в своём сообщении Явление диалога и диалог в романах Ф.М. Достоевского Карен Степанян, отправляясь от определения Е.И. Даниловой: «Явление и диалог относятся к числу важнейших принципов построения икон с многофигурной композицией: явление центральной фигуры и диалог остальных об этом», заявляет буквально: «По нашему мнению, то же можно сказать, дополняя концепцию М.М. Бахтина, и о принципах построения романа Достоевского. Каждый его роман представляет собой явление Христа, несущего людям Благую Весть о спасении, явление чаще незримое, но порой и явное – чтение Евангелия в “Преступлении и наказании”, “Кана Галлилейская” в “Братьях Карамазовых”, и диалог персонажей о Нём и с Ним». Далее, ссылаясь на этот раз на Евангелие от Иоанна, докладчик утверждает: «Слово – это Бог /.../ каждый человек – образ Божий». И продолжает: «...таким образом, подняв лишь одну букву, получаем новый смысл известной формулы Бахтина: “Произведение Достоевского – это слово о слове, обращенное к Слову”».
Да простит и нас Господь Бог – нас, остальных, которым удалось заметить лишь, что персонажи русского писателя, как правило, ведут диалог между собой и – о совершенно других вещах; ни один из этих персонажей не имел случая говорить с Ним «лично». Недаром в «Братьях Карамазовых» Христос, по сути, не вступает в диалог с Великим Инквизитором. Многие герои Достоевского общаются с Богом, но это – совсем другое дело. Персонажи ведут диалог между собой, структура, композиция, романа не статична – не иконична, а в высшей степени динамична, ибо основывается на развитии действия, на сюжете, на сложной системе литературных мотивов и не на одном, а на нескольких – как минимум двух – героях: в романе Идиот их четыре, а в Братьях Карамазовых – целых пять; в Бесах, правда, есть один центральный герой, но это не Христос, а Ставрогин.
Следует признать, что при всём вышесказанном, упомянутая нами узко-религиозная ориентация не имела в Будапеште слишком больших шансов на успех. Роберт Нейхаузер резко критиковал (иногда утрируя) издержки подобного подхода в своем сообщении Взгляды и суждения Достоевского в современной России: исторические корни и современные интерпретации. Подавляющее большинство исследований трактовало творчество писателя широко и адекватно. Они выявляли в его произведениях дохристианские, в том числе античные архетипы и мифы, ассимилированные в эпоху Возрождения, Просвещения и романтизма. Разумеется, библейские мотивы и мифологемы занимали во многих работах своё естественное, важнейшее место. В результате европейская цивилизация предстала в творчестве русского писателя не ограниченной христианским видением, и все её ценности, отраженные в его произведениях, засияли полным светом.
Среди других методологий / подходов нашла себе место и семантическая поэтика, несколько, правда, выдохшаяся к настоящему моменту. Некоторые её последователи не преминули потребовать от Достоевского таксиномии Барта-Дерриды-Лотмана, чуть ли не всей тартусской школы. Так, авторитетный исследователь русского писателя, издатель его рисунков К. Баршт в своём сообщении Концепция знака в творческой парадигме Достоевского рассуждает: «Разумеется, писатель не был сведущ в современной литературоведческой терминологии, такие слова как художественный знак, дискурс, интертекст, интермедиальность не были ему известны. Однако это совсем не означает, что он не думал о тех явлениях в общественном и литературном семиозисе, которые мы обозначаем этими терминами». Абсурдно, по моему мнению, читать Достоевскому лекцию о современных научных концептах, даже тех, которые были в своё время весьма продуктивны. Важно отметить другое – то, что сам Достоевский оказал существеннейшее, определяющее влияние на современное литературоведение – на наратологию, например, – даже и в теоретическом плане, в плане концептов.
Сообщения румынских участников органично вписались в работу симпозиума. Можно сказать, что нам удалось принять участие в международном диалоге самого высокого уровня. Работа Корнелии Кырстя Феноменология счастья у Ф. Достоевского и Н. Штейнхардта вызвала интерес аудитории как общей характеристикой фигуры и деятельности румынского философа-теолога, так и параллелью между двумя писателями-мыслителями, анализом высказываний Штейнхардта о русском романе. Вопросы из зала касались именно этой проблемы – восприятия и интерпретации. Сообщение Елены Логиновской было посвящено диалогу с – и о – Достоевском в румынской межвоенной критике; в центре сообщения стояла тема Элиаде и Достоевский, оттенённая другой параллелью: Достоевский глазами Никифора Крайника. Находившийся в зале автор знаменитой монографии La creation litteraire chez Dostoievski (Paris, 1978) Жак Катто, поражённый новизной и богатством представленного материала, дополнил его своими соображениями о Чоране, с которым он был знаком лично. Ж.К. высказался за публикацию философских и литературно-критических работ Элиаде на французском языке и посоветовал Елене Л. написать на эту тему книгу, которая, несомненно, будет переведена во Франции.
Представляя сообщение на тему Quo vadis homo? От Адама и Иова к Фаусту и Ивану Карамазову, первоначально озаглавленное Достоевский в диалоге с Библией и Гете, автор этих строк раскрыл свою концепцию, в соответствии с которой Священное писание – Бытие и Книга Иова – показывают, по сути, три этапа создания / становления человека. Если первым был этап сотворения Адама, а вторым – изгнание из рая, вследствие которого он приобрёл способность познания добра и зла, третий этап составила история безвинных страданий и непоколебимой веры Иова, в результате которых человек добился свободы и права на протест. Использование концептов персонаж – архетип – исторический архетип позволило сделать вывод, что Достоевский создал великие архетипы, равные героям Библии или гетева Фауста. Сопоставление пассажей из Книги Иова и Братьев Карамазовых (Великий Инквизитор Ивана Карамазова) показало, что философские мотивы, связанные как с божественным, космическим, так и с человеческим, социальным миропорядком, с проблемой невинной вины, свободы, рабства и протеста в романе Достоевского не просто связаны в Книгой Иова, перед нами – развёрнутый интертекст. Все названные произведения роднит и удельный вес элементов фантастики и мифа, и сами сюжеты. Выступая в ходе обсуждения работы, известный российский исследователь Гурий Щенников заявил, что хотел бы меня «дополнить». По его мнению, определяющим в Фаусте является уровень гносеологический (как и в немецкой литературе вообще), в то время как в Братьях Карамазовых господствует уровень этический (что характерно и для всей русской литературы). В этом смысле Гете в Фаусте признаёт насилие, Достоевский – нет. Отвечая, я привёл результаты анализа системы литературно-философских мотивов в обоих произведениях, ясно показывающие, что в Фаусте гносеологические мотивы переплетены с этическими и онтологическими, которые в конечном счёте оказываются доминантными; у Достоевского, в Великом Инквизиторе, доминанта онтологических мотивов выступает ещё более явно.
На последнем пленарном заседании была выражена горячая благодарность венгерской стороне, членам оргкомитета во главе с Каталин Кроо. Председателем МОД была выбрана Дебора Мартинсен, США, секретарем – Стефано Алоэ, Италия. Через три года Симпозиум пройдет в Неаполе.
Прощальный банкет состоялся в одном из знаменитых ресторанов Будапешта. За огромными круглыми столами рядом со мной продолжали беседы – на профессиональные и дружеские темы – Игорь Волгин, Роберт Пис, Валентина Ветловская, бывший председатель МОД Ульрих Шмид, Корнелия Кырстя. По моему предложению были подняты бокалы за семейство Достоевских – за великого романиста, осуждённого на каторгу тем же царём, который подавил венгерское восстание, за его супругу Анну Григорьевну, которая на закате ХIХ века приехала в Будапешт, чтобы подивиться на второе в Европе метро. И – за внука русского писателя, Дмитрия Достоевского, ужинавшего за соседним столом. В результате высказанное в начале симпозиума заявление о том, что Достоевский не был другом венгерской столицы, повисло в воздухе.
Поклонники и исследователи русского писателя со всего земного шара покинули Будапешт освеженные, отдохнувшие, более чем удовлетворенные – обогащенные.
|
|