| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Нетленное
Я всегда тосковал по более вместительной форме,
Которая не была бы ни слишком поэзией,
ни слишком прозой…
Чеслав Милош
Светлана Василенко
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ МИНУВШЕГО ГОДА
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
ТОПОР
По древним поверьям,
перед тем, как начать
большое дело, – приносят
жертву...
Мы с тобой
пилили дерево в саду, –
старую абрикосу,
которая вот-вот могла упасть
и погрести под собой
целый мир,
принадлежащий
моей старенькой маме:
одинокую курицу,
выискивающую дождевых червей
под корнями дерева,
двух селезней,
вечно дерущихся из-за уток,
самих уток и плоды утиных страстей, –
жёлтых, едва вылупившихся утят,
снующих по саду, как лодочки-плоскодонки –
за белыми, как паруса,
бабочками-капустницами:
кроликов, прогрызающих клетки
и спящих в малиннике под дровами,
гуся, по прозвищу Генерал,
который сторожит этот рай,
обходя его по периметру
утром и вечером
и гогоча во всё своё несмазанное,
как дверь повалившегося сарая,
горло, – вот уже пятнадцать лет;
кошек, которых по последней переписи
кошачьего населения,
было восемь («И пять котиков», –
добавляет, смущаясь, мама)
по имени:
Белка. Зайка, Джина, Анфиса, Катька,
Настя, Мурка, Маленькая Вера
(коты остались неуловимы и безымянны),
и маленький, голосистый, как отсутствующий
в этом раю, петух, – пёс Чопик,
год назад заменивший сдохшего
огромного чёрного пса Барона...
Дерево было словно каменным,
и ты, вытирая пот, сказал:
– Принеси топор!
Топор стоял в углу,
за холодильником,
и я нерешительно
дотронулась до топорища:
что-то дрогнуло во мне,
не предчувствие, но тень предчувствия,
легло, как облачко, на душу...
Несла топор осторожно,
так, как будто он живой
и может вырваться, –
взяв его за деревянное горло, –
на солнце лезвие топора
неожиданно и грозно блеснуло.
Ты рубил дерево яростно,
будто твой прадед,
отважный кубанский казак,
рубил в сражении врага,
турка,
такого же, как он сам, яростного,
белозубого,
несдающегося, –
и я тобой, стоя в безопасности,
в трёх метрах от тебя, под яблоней, –
любовалась: ты был
мужчиной-воином –
мощным, сильным, бесстрашным –
мужчиной моей мечты, которая сбылась.
Топор злобно звенел
и ухал в твоих руках,
словно пойманный тобою,
но непокорённый зверь, –
и в какой-то момент
вдруг вырвался
из твоей руки
и полетел.
Он летел прямо на меня.
Он летел несколько мгновений,
будто запущенный кем-то,
кто сильнее тебя и меня во сто крат,
кто управляет нашими судьбами и жизнями,
страшно рассерженный за что-то на меня
и потому бросивший в меня топор.
Но в последний миг пожалел.
Удар пришелся обухом чуть-чуть выше сердца.
Я охнула и осела, прикрыв сердце ладонью.
Ты ринулся ко мне, подумав,
что топор рассек мне грудь...
Убрал мои ладони...
О, эти несколько секунд,
когда на меня летел топор, и когда
я прощалась с жизнью,
а ты со мной!..
Весь вечер мы лежали обнявшись,
как дети, боясь отпустить друг друга,
поняв, что есть кто-то
выше нас,
Тот, Кто
может отнять нас друг от друга
в один миг,
в одну сотую секунды.
Он дал нам понять,
что Он есть,
грозный судия,
Он следит за нами, –
и что в последнее мгновение, –
Он, милосерд, – простил нас.
... Или промазал?
10. 08. 2007г.
Капустин Яр
КОКТЕБЕЛЬСКИЕ КАМЕШКИ
Подруга,
изломанной девочкой
на шаре, –
сорока-
девятилетней,
входящая в море
в первый раз
в своей жизни.
Потом будет сидеть
на берегу,
перебирая камешки,
выискивая из них
единственный, –
он, как тот, кого любит
всю жизнь.
Говорит, что впервые
так счастлива.
Слово с названием
этого места
катается зелёным
камешком
во рту –
Коктебель.
По одну руку от нас –
гора, ставшая поэтом,
по другую – поэт,
ставший горой,
на которую
мы будем завтра
долго взбираться,
идя
на могилу Волошина.
Там нас встретит дворняга,
будет следовать повсюду
за нами.
Мы будем смеяться –
не душа ли Волошина
в ней воплотилась?
Полная девочка в очках
нас отчитывает –
душа человека
не может стать
собачьей.
Соглашаемся, не соглашаясь:
душа поэта может, –
она всесущностна,
она не вполне человечья.
На горе космический ветер:
хлещет тебя по щекам – по
левой и правой, –
языческий, дохристианский.
Боишься, что тебя сейчас
вздёрнут за шарф
и подвесят к небу,
будешь всё так же
перебирать ногами –
по воздуху, инстинктивно, –
словно взбираясь
на небесную гору.
Кладёшь свой камешек
на могилу.
Спускаемся вниз.
Хотим покормить собаку.
Она проваливается будто
сквозь землю.
Рабочие говорят, что
пошла к своим щенкам.
Что сука, и что
по имени Сарра.
Вечером пьем вино
с хозяйкой, по фамилии
Черногубова,
сдающей на лето
койкоместа поэтам, –
и лично знакомой
с самим Евгением Александровичем
Евтушенко.
Хочет, чтобы мы почитали стихи.
Мы делаем вид, что
мы – прозаики, –
что мы – про заек,
и поэтому как бы
почти что заики.
Убегаем на набережную.
Во дворе Волошинского дома
вечер СМОГистов,
свет вырублен по всему поселку, –
читают
при свете фонарика.
Саша Соколов с женой-американкой, –
она с русскими корнями,
милая,
он – хороший,
будто и не писал никогда
свою «Школу для дураков».
Фотографируемся на память.
(На фотографиях, где он читает прозу,
его лицо будет светиться).
На набережной в кафе
богатые татары
с Ханто-Мансийска
предлагают кальян, –
отказываемся.
Утром идем встречать
восход солнца.
Купаемся в холодном море.
Выходим из воды.
Переодеваемся.
Подруге приходит эсэмэска от дочки:
Мама позвони мне!
Подруга звонит.
Бабушка упала,
лежит в больнице,
при смерти.
Подруга уезжает –
её счастье кончилось.
Моё – ещё продолжается.
Последний вечер.
Сидим компанией
за столом в кафе
на веранде
с видом на море.
Смотрим на звёзды.
Они здесь другие,
окружают нас со всех сторон,
отражаясь в море:
будто плывем на корабле
в открытом космосе.
Холодно. Все попрятались внутрь.
Остаёмся вдвоём
с бывшим однокурсником,
замерзая, словно в сугробе, –
будто штурвальные, –
смотрим на звёзды.
Вспоминаем студенческие годы.
Говорим о драке в общаге,
после которой его
отчислили.
Нас зовут в тепло.
Смотрим на звезды.
Прибегают женщины и мужчины,
тянут за собой.
Мы смотрим на звезды.
Подходит жена однокурсника.
– Холодно, – говорит она,
недоуменно взглядывая на меня, –
ведь мы так сдружились
за это время.
«Не будь же сукой
по имени Сарра», –
читаю я в её глазах
и отворачиваюсь.
Она не понимает:
мы смотрим на звёзды.
Мы молча сидим
почти до утра,
два неподвижных человека,
окаменевшие от холода
с открытыми глазами.
И смотрим,
смотрим,
пока живые,
просто
смотрим
на звёзды.
27. 10. 2007г. Переделкино
* * *
Автобус на Пятигорск.
Русская женщина из Чечни.
Ругает Путина. Говорит,
что жизнь дорожает, и что –
сколько ж можно терпеть?!
Мужик сзади:
«Наш народ – что жук колорадский:
жги его, трави его, топчи его, –
а он всё жив...Потерпим!»
Завязывается дискуссия.
Девушка из соседнего ряда:
«Не все хотят вас слушать, женщина!»
Женщина из Чечни:
«Мы это учтём!»
«Учтите!»
«Учтём!»
Сходит в Минводах.
Лермонтовские места.
Домик
вернее, хатка, –
белёная, под камышовой крышей.
Розовая гостиная. Тишина.
Старушка-смотрительница вдруг шёпотом:
«Он здесь лежал мёртвый, два дня.
Кровь капала в тазик, – поставили под кроватью».
Грот, где поэт танцевал
незадолго до.
Гора Машук,
или как тогда её называли, –
Машуха.
Знаменитый «Провал».
Прописанные ему
Николаевские ванны.
Место дуэли.
Обелиск.
Рядом сосна,
сожжённая попавшей в неё в этом году молнией.
Обнимаю её обгоревшее тело
и рыдаю вместе с нею,
сестрою,
над убитым здесь
младшим
братом.
7 ноября 2007г.
Пятигорск-Москва
|
|