| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Цветы усопшим
Все мы слишком быстро забываем о том, о чём, как нам казалось, мы никогда не забудем.
Дидьен Джоан
Александр Лейфер
ДВА ОЧЕРКА
Страница 1 из 3
Задумал книгу,
которая будет называться «Выбранные места» и иметь подзаголовок – «Из переписки
с друзьями».Специально для тех, кто уже готов
произнести в мой адрес обвинения в кощунстве, в неуважении к отечественной
литературе и в элементарном плагиате, сообщаю: первая глава этой книги будет
озаглавлена «Извинение перед Гоголем». Извиниться перед классиком я намерен не
только и не столько за заимствование названия (не такая уж и большая это вина,
просто приём), а за то, что наше поколение эту печально знаменитую его книгу
просто-напросто толком не прочитало, ограничившись в её «изучении» знакомством
с широко известным хамским письмом «неистового Виссариона». А ведь сам Николай
Васильевич считал её главной в своей писательской жизни. Хочу попытаться
популярно рассказать о тяжёлой истории этой несчастной книги, а главное –
попробовать «примерить» некоторые её моменты к сегодняшнему времени. В
последние годы российские и украинские литературоведы стали чаще писать о
«Выбранных местах…», но их исследования помещаются в малодоступных для
обыкновенного читателя изданиях, – получается, что пишут учёные друг для друга.
Но пока первая глава находится ещё «в
чернильнице», а готовы две других, они и будут предложены сегодня вниманию
читателя.
Вообще же впервые о замысле своей книги я заговорил ещё лет семь назад. Тогда в журнале «День и Ночь» (2000, № 7-8) было напечатано моё эссе «Личный фонд, или Отпуск на Канарских островах».[1] В нём есть место, по сути дела, являющееся своего рода программой задуманной работы. Речь идёт об ответе на вопрос анкеты – про времена, «которые не выбирают», и про то, что бы мы стали делать, если бы возможность выбрать время для проживания каким-то чудом всё-таки была бы нам предоставлена. Дальше цитирую сам себя:
«Карикатура – не помню где, не помню
чья (не Меринова ли?): двое бомжей роются в помойке, и один – наверняка
вчерашний интеллигент (не исключено, что член Союза писателей) – говорит
другому: “А всё-таки в какое интересное время мы живём!..”»
Присоединяюсь к его мнению.
Шутка.
Плохо, что я, у которого вечно не
хватало от аванса до получки, никак не могу представить себя богатым. Фантазии
не хватает. А что делать без денег и положения, допустим, в России того же
воспетого поп-звездой 1913-го года? Без денег, как говаривала моя бабушка
Глафира Алексеевна, везде худенек.
Однажды, много лет тому назад, не
помню уже точно, в каком году, в иркутской гостинице «Ангара» сидела в одном из
её прокуренных номеров не очень большая компания, весь состав которой я также
не припомню. Все были участниками какой-то большой литературной тусовки,
которые когда-то так любил и так умел собирать тогдашний руководитель иркутских
литераторов – незабвенный Марк Сергеев. Сидели в том номере Вильям Озолин,
живший тогда уже в Чите, читинский поэт Слава Филиппов, наверняка кто-то из
местных литераторов.
Бывает ведь, что в той или иной
компании целый вечер повторяют какой-нибудь понравившийся на тот момент,
попавший на язык слоган – цитируют его по разным поводам и без повода. Тогда,
весь этот прекрасный вечер вместо тостов звучало одно и то же: «Плохо, но…
хорошо!» А в следующий раз – наоборот: «Хорошо, но… плохо!»
Я пришёл туда позже всех, и вскоре
взяло любопытство – попросил прокомментировать эту, показавшуюся загадочной,
фразу.
– Глядите-ка! Он не понимает, – с
полоборота завёлся Озолин. – Ты где сейчас должен быть, на телевидении?
– Да не поехал я, устал, без меня там
участников хватит…
– Это же плохо: выступил бы перед
иркутским народом, приобщил бы его к своей нетленке… Плохо это. Но… хорошо!
– Как это?
– А так, что вместо какого-то там
телевидения ты здесь сидишь, с нами – когда ещё вот так все вместе соберёмся?
Хорошо это?
– Лучше не бывает.
– Вот видишь… Но хорошо-то хорошо, а
одновременно и плохо!
– ?
– Так ведь завтра-то всё равно
разъезжаемся…
Озолинская диалектика с тех пор
прочно засела в моей голове. Как, впрочем, и многое другое из того, что было
связано с моим многолетним другом – прекрасным поэтом и ярким, весёлым и
глубоким, несмотря на всегдашнюю внешнюю лёгкость, человеком.
Плохо, до сих пор очень мне плохо от
того, что нет больше Вильяма, что никогда не получу я от него разрисованного
цветными фломастерами письма, никогда не услышу его гитары, не прочту ни одной
новой его строки. Никогда не обниму его самого – ни в Омске, ни в Барнауле, ни
в Иркутске, ни в Москве, ни в Чите…
Но как хорошо, что он был в моей, не
очень-то складной, жизни, всегда буду благодарен за это судьбе. Как и за
встречи со многими другими людьми – Ваней Токаревым, волшебным детским поэтом
Тимофеем Максимовичем Белозёровым, Виталиком Поповым. Никогда не забуду рано
погибшего Николая Разумова, иркутян – Марка Давидовича Сергеева, Сашу Вампилова
и Женю Раппопорта, новосибирцев – Колю Самохина, Виталия Коржева, впервые
напечатавшего меня в «Сибирских огнях», и гигантски много сделавшего критика
Николая Николаевича Яновского, давшего мне рекомендацию в Союз писателей (храню
вместе с письмами Вильяма более 50-ти писем и от него)…
Каждый из этих людей – вольно или невольно, чаще всего – совершенно и не подозревая об этом, что-то вложил в меня. Пора отдавать долги, пора записать, что помню о них обо всех.
Некогда мне обретаться в каких-то новых временах. Мне и в нашем работы ещё по ноздри. И это уже совсем не шутка.
Об Озолине я написал небольшую книгу – «Мой Вильям (эпизоды литературной жизни)», она дважды выходила в Омске – в 2003 и в 2006 годах.
Ещё раньше написал небольшие очерки про омского прозаика Ивана Анисимовича Токарева (1933-1973) и Александра Валентиновича Вампилова (1937-1972).
Сейчас хочу рассказать о недавно ушедших от нас Анатолии Ивановиче Кобенкове (1948-2006) и Романе Харисовиче Солнцеве (1939-2007).
«ТВОЙ ТОЛЬКА»
Штрихи к портрету
У меня есть шесть стихотворных сборников Анатолия Кобенкова – от тонюсеньких «Вечеров» (1974) до итогового солидного тома «Строка, уставшая от странствий…» (2003). Куда-то задевалась книга эссе о сибирских поэтах «Путь неизбежный» (1983), хорошо помню, что её он тоже мне присылал, я даже рассказывал о ней по Омскому радио, но вот не могу найти…
Две чёрно-белых фотографии. Обе сделаны в Омске летом 1975 года фотокорреспондентом «Молодого сибиряка» Эдуардом Савиным. Тогдашняя жена Анатолия Тамара была родом из Омска, и они приезжали погостить у её родителей. Я работал тогда в «Молодом сибиряке», и мы печатали в газете его стихи.
Недавно появились у меня и несколько цветных фото – его могила в Переделкине, на которой я побывал в январе 2007 года. И с десяток писем, поздравительных открыток. Все, как нарочно, не датированы, поэтому их хронологическую последовательность пришлось устанавливать по «вторичным» признакам: почтовые штемпели, упоминание выхода какой-либо книги или публикации, а также – увы – сообщение о чьей-нибудь смерти.
В последние годы поэт Анатолий Кобенков руководил в Иркутске региональным отделением Союза российских писателей, и, без всякого сомнения, это руководство отнюдь не способствовало укреплению здоровья, надорвало сердце, приблизило безвременный конец. Плюс к общероссийским писательским заморочкам – стабильное отсутствие финансирования, время от времени возникающие проблемы с помещением, невнимание (опять же стабильное) к негромким литературным делам со стороны местного начальства, плюс ко всему этому в Иркутске, судя по рассказам, то и дело становится нетерпимой сама литературная атмосфера. У нас в Омске противостояние между двумя писательскими организациями внешне почти не проявляется, мы не считаем нужным смешить честной народ и играть в «литературную борьбу». В Иркутске иной расклад: взаимная неприязнь между писательскими Союзами то и дело всплывает наружу. Постоянно ощущать недоброжелательность, постоянно быть настороже, находиться как бы под прицелом – не хотел бы я такой жизни…
Об этом вполне недвусмысленно сказал в некрологе Кобенкова Олег Хлебников: «На него писали некрологи при жизни. Неоднократно. Не по ошибке. Им очень хотелось, чтобы Анатолия Кобенкова не было. Чтобы никто не мешал им ксенофобскую графоманию выдавать за гражданскую лирику. Чтобы не существовало в Иркутске никакого “демократического” Союза писателей и не приезжали на Байкал, на ежегодный международный фестиваль, лучшие российские и зарубежные писатели, не любящие ура-патриотической риторики.
Удивительно, что заклятым врагом для
провинциальных черносотенцев стал такой мягкий и добрый человек, как Толя. Но в
том-то, наверное, и дело, что сами его интеллигентность и бесспорная
поэтическая одарённость их раздражали. Всем, что писал и делал, он напоминал об
утраченной норме, хорошем вкусе, необходимости знать и чувствовать родной язык…
Господи, почему подавляющее большинство наших нынешних “патриотов” так плохо
пишут и говорят по-русски?!
Когда Толе перевалило за пятьдесят
пять, отдавать силы постоянной борьбе, да и просто жить в поле ненависти стало
уже невозможно, обидно тратить на это годы жизни. Хотя кто мог знать, что их
оставалось уже совсем немного…
Он переехал в Москву».
(«Новая газета», 11-13 сентября 2006).
Но, несмотря ни на что, Кобенков
сделал за семь лет своего секретарства немало – к сожалению, знаю об этом
далеко не всё. Но именно он пробил для организации приличное помещение. Именно
он организовал грандиозный (ежегодный – !) международный фестиваль поэзии на
Байкале и Дни памяти о. Александра Меня. Активно помогал молодым авторам,
основал альманахи «Зелёная лампа» и «Иркутское время», был членом редколлегии
журналов «День и Ночь» и «Сибирские огни». Кроме того, широко печатался и
издавался сам. У него всё получалось. Мало того что он был как рыба в воде в
Сибири, его печатали в «Новом мире», «Знамени», «Континенте», «Арионе»,
«Крещатике», «Зарубежных записках», переводили на английский, французский,
чешский, польский, латышский и другие языки… Живя в Иркутске, он был далеко не
«местным» писателем, но всё-таки решил уехать в Москву. Сердце в столице не
выдержало и года: говорят, ему стало плохо в метро.
Никогда не прощу себе последней «невстречи» с ним: мы с его однокашником по Литинституту Николаем Березовским знали, когда проходит через Омск увозящий его из Сибири поезд, знали, но не пришли на вокзал – время было неудобное, ночное, а живём мы оба далеко от вокзала. К общей боли от его ухода прибавляется ещё и это – запоздалые досада и стыд за отказ от последней встречи.
А когда именно мы познакомились,
честно говоря, точно не помню. Произошло это, разумеется, в Иркутске, но вот
когда – в 1971-м или 1972-м?..
В 1971 году я был приглашён на
Иркутское совещание критиков Сибири. Знакомств там было столько, что голова
закружилась, – одна иркутская «стенка» чего стоит, в ту осень она ещё была в
полном составе – Валентин Распутин, Александр Вампилов, Геннадий Машкин и
Вячеслав Шугаев. Тогда среди моих знакомых появились Женя Раппопорт, Анатолий
Шастин, Василий Прокопьевич Трушкин, Елена Викторовна Жилкина, Сергей Иоффе –
это всё иркутяне. А ещё: Гена Михасенко из Братска, Лёва Пичурин из Томска,
Элла Фонякова из Ленинграда, Антонина Ивановна Малютина из Лесосибирска, Володя
Липатов из Улан-Удэ, Боря Юдалевич из Новосибирска…
Кобенков жил тогда в Ангарске, но на
совещании, конечно же, был, т.к. проводилось оно широко, не как нечто узко
профессиональное, а как общелитературное событие. Ездили мы, кстати сказать, и
в Ангарск, Кобенков мог присоединиться к нам и там.
Через год, поздней осенью 1972-го, в
Иркутске проводилась очередная конференция «Молодость, творчество,
современность», меня пригласили и на нёе. Уже зияла невосполнимая брешь в
«иркутской стенке» – в августе погиб на Байкале Александр Вампилов. Боль от
утраты была ещё свежа, помню, на премьере «Прощания в июне» в Иркутском театре
имени Охлопкова, которая показывалась в рамках конференции, у многих были слёзы
на глазах. Что же касается Кобенкова, то он мог участвовать в конференции и в
качестве семинариста: тогда в его «активе» было всего две тоненьких
стихотворных книжки – «Весна» (Хабаровск, 1966) и «Улицы» (Иркутск, 1968). Но
конкретных встреч с ним в 1971 и в 1972 годах не помню.
Зато хорошо помню его приезд в Омск
летом 1975-го. Я работал тогда ответсекретарём газеты «Молодой сибиряк», в то
утро немного припоздал. Едва переступил порог редакции, как мне сказали: «Где
ты ходишь, тебя тут целый час уже ждут». В приёмной сидел Кобенков. Мы
обнялись, и я повёл гостя к себе в секретариат.
В Омске, как и во всех остальных областных городах, выходили тогда две газеты – партийная и молодёжная. Обе давали иногда подборки стихов, рассказы, рецензии на книги местных писателей. Особенно отличался вниманием к литературе «Молодой сибиряк». В 60-х годах литературным консультантом «МС» был поэт Владимир Пальчиков, он придумал ежемесячные литературные альманахи: подвалы всех четырёх газетных полос заполнялись стихами, потом низ номера можно было отрезать, соответствующим образом сложить – получалась стихотворная книжечка. Иногда она была коллективной, иногда посвящалась одному автору.
В конце 60-х Пальчиков из Омска уехал, альманах на некоторое время заглох, но потом мы возобновили его выход.
Гостю, насколько я помню, был предоставлен отдельный выпуск альманаха. Иду в областную библиотеку, заказываю подшивку «Молодого сибиряка» за лето 1975 года. Действительно: вот он, «персональный» кобенковский альманах – в номере за 2 августа с рисунками Анатолия Билиевского, название – «Ветер». Небольшое предисловие не подписано, но, как правило, сочинял такие предисловия я:
«Ежемесячный литературный альманах “Молодого сибиряка” стремится познакомить своих читателей с творчеством молодых поэтов, живущих не только в Омске, но и в других городах необъятной Сибири. Например, в последнее время он предоставлял свои страницы иркутянину Василию Козлову, красноярцу Роману Солнцеву. Сегодня мы представляем вам Анатолия Кобенкова, молодого поэта из молодого сибирского города Ангарска. Он – автор трёх поэтических книг: “Весна”, “Улицы” и “Вечера”. Коренной сибиряк, Анатолий работал слесарем, токарем, рабочим в геологических партиях, сопровождающим грузы на реке Лене, заведующим клубом, редактором кинопроката. Печатался в “Комсомольской правде”, “Литературной газете”, в журналах “Байкал”, “Советский воин”, “Сельская молодёжь”, в коллективных сборниках.
А. Кобенков – участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей».
Начал читать стихи и невольно вздрогнул – первым стоит стихотворение, которое тридцать один год спустя процитирует в его некрологе «Литературная газета»:
Ночами в родительском доме
с трудом засыпал иногда…
Но было ли что-нибудь кроме
желания славы тогда?
Ты медлишь заметно с ответом…
Я зла на тебя не таю –
скажи,
неужели поэты
так жизнь начинают свою?
…По Волге гулял на пароме,
умел боронить и косить,
но было ли что-нибудь кроме
желанья слова находить?
Неужто не спал до рассвета,
в глаза целовал лошадей
затем,
чтобы только поэтом
прослыть среди добрых людей?..
«Он был поэтом Божьей милостью, – написала в некрологе “Литературка”, – ни разу – несмотря на все выкрутасы времени – не взявшим фальшивой ноты в своих светлых, всегда до боли честных стихах» (ЛГ, 13-19 сентября 2006).
А тогда, летом 75-го, живя в гостях у
тёщи, он не раз приходил к нам в редакцию. Я познакомил его с друзьями, иногда,
сбегав в соседний гастроном, все вместе мы потихоньку нарушали трудовую
дисциплину – не без этого.
Потом он уехал, вскоре из Ангарска
пришло письмо:
<Осень
«Дорогой Саша!
Получил сегодня твоё письмо и вырезку
– спасибо!
Добрались хорошо настолько, что уже
позавчера я пришёл в себя. Устраиваюсь на работу – на радио: надо поправить
свой бюджет. Был в Иркутске: Марк в отпуске, Лапина в городе нет, так что пока
подожди.
Гурулёв кланяется тебе и
Малиновскому. Машкин – тебе. Получил сказку Геннадия – сделаю всё так, как и
обещал. Омск подарил мне чудные дни – спасибо тебе, Малиновскому, Юре, Генке.
Пиши, присылай материалы.
Твой Толька.
P. S. “Сиб. огни” ещё не видел. Не
огорчайся – со временем ты будешь иметь право устраивать скандалы за
пропущенную запятую».
В письме упоминаются иркутские
писатели – Марк Давидович Сергеев, Борис Лапин, Альберт Гурулёв; с Кобенковым я
посылал что-нибудь для альманаха «Сибирь», где в те годы иногда печатался.
Михаил Малиновский, Геннадий
Гаврилов, Юрий Орлов – мои омские друзья, литераторы, с которыми Анатолий
познакомился во время своего гостевания в Омске.
В том году «Сибирские огни»
напечатали моё эссе о Ф.М. Достоевском «Всегда со мной» (№ 7, 1975).
Напечатали, сильно сократив, – видимо, на это я пожаловался Анатолию. (В
скобках замечу, что это несчастное эссе не опубликовано по-человечески – без
искажений и сокращений – до сих пор).
<Конец 1975 – начало
«Дорогой Саша!
Прости – долго молчал: был в Москве,
и, пока общался с москвичами, тебя дали в нашей газетёнке, – посему высылаю
только один экземпляр с полутвоим Достоевским. Сокращал я его сам – как
потребовалось, до 6-7 страниц. Ты понимаешь, дать всё не могли. Материал твой в
“Сибири”, по слухам, идёт.
Видел твою работу в “Альманахе
библиофила” – порадовался и посему поздравляю.
Гены Гаврилова вещь хороша (это не
только моё мнение), но поставить её нельзя – она лучше читается как притча и
вообще оригинальна и интересна. Кланяйся ему. Если сделает сугубо детскую
сказку, пусть вышлет.
Как ты?
Как ребята?
Юра, кажется, не поступил?
Всем приветы.
Твой Толька».
По упоминанию моей публикации во
втором выпуске московского «Альманаха библиофила» я и датирую это письмо, т.к.
вышел АБ-2 ближе к концу 1975 года. В нём был напечатан мой очерк «Вольность не
даётся даром…» – о томе сочинений Николая Шелгунова, который вышел в 1871 году
и на свободных от текста местах которого в 1918-1921 годах вёл что-то вроде
дневника красный партизан Шишкин.
В следующем письме – горестное
упоминание о смерти нашего общего друга – иркутского литератора Евгения
Раппопорта, которая случилась в феврале 1977 года.
<Февраль-март
«Саня, твоё письмо настигло меня
только вчера, я переехал в 3-комнатную хибару, и посему все пушкинские юбилеи
прошли без тебя.
Но будут и другие – всё, что касается
Сибири + литературы, присылай – отдам в нашу страницу, где ты уже однажды
прозвучал с Достоевским. Только договоримся: большие материалы, если не
удосужишься сам, буду сокращать я.
Ты, вероятно, знаешь о смерти Жени
Раппопорта.
Не буду травить себя и описывать всё
это.
В следующем году у меня выходит новая
книжка – если возьмёшься вновь представить меня омским читателям, могу
подкинуть.
Пиши, присылай, ребятам – привет.
Твой Толька».
О Жене Раппопорте, о моих встречах с
ним в моей книге будет рассказано отдельно. Он был по-настоящему дорог и
Анатолию. Новая книжка, о которой он упоминает в письме, это сборник «Два года»
(Иркутск, 1978). В ней есть два стихотворения, посвящённые Евгению: «Давно меня
смерть не пугает…» и «Сегодня полгода, как умер мой друг…».
На книжке «Два года» надпись:
«Саше Лейферу как критику, сибиряку и
мудрому хорошему человеку – моих два сибирских года. С любовью – Толя. 1.6.78.»
Читая её, я с удовлетворением нашёл стихи, знакомые ещё по
«молодосибиряковскому» альманаху, – «Первые танцы в солдатском клубе», «Волос
твоих тёмная сила…», уже цитировавшееся выше «Ночами в родительском доме…», «С
песнями не стоит торопиться….». Нет, совсем не проходные вещи предложил он
тогда, в 75-м, для нашей скромной газеты.
Следующее письмо датирую весьма
приблизительно – имея в виду слова «ты работаешь на наше издательство». В конце
70-х годов я предложил Восточно-Сибирскому книжному издательству подготовить к
1981 году, юбилейному году Ф.М. Достоевского, оригинальное издание «Записок из
Мёртвого дома». Скажу об этой книге чуть позже, а пока само письмо:
<Конец 70-х гг.>
«Здравствуй, Саша!
Деньги тебе обещали выслать.
Поскольку ты работаешь на наше издательство, ты должен нагрянуть – вот тебе мой
телефон.
Я пока вольный художник. Последний
месяц замотался по командировкам: Братск, Усть-Кут, Магистральный, Усть-Илим,
Черемхово.
По уши в долгах.
Мою новую книжку поставили на 81 год.
Кстати, Березовский грозился выслать
гонорар за “Землю сибирскую-дальневосточную” – узнай, пожалуйста, если там
что-то прошло моё, пусть озолотят.
Можешь подбросить что-нибудь ещё для
нашей газеты.
Приветы Омску и омичам.
Твой Толя».
Мы, чем могли, помогали друг другу:
он пристраивал мои материалы в ангарские и иркутские издания, я и Березовский
пытались ответить тем же в Омске. Получалось это далеко не всегда.
<Конец 70-х гг.>
«Дорогой Саша!
Получил твоё письмо.
Не ответил сразу – замотался.
Твой материал передам Мутину в нашу
“Знамёнку” – говорил с ним, он заинтересовался, но тут же умотал отдыхать на
Байкал.
Сейчас в “Сибири” все у тебя свои:
Гурулёв и Кобенков, который вместе с Филипповым отвечает за его (т. е.
альманаха – А. Л.) поэтическую морду.
Мне очень надо было написать тебе
пораньше, потому что я веду на телевидении постоянную передачу “Сибирская
лира”, и сейчас дошла очередь до Драверта, а ты мог бы мне кое-что подсказать.
Если сможешь сразу что-нибудь подкинуть (хоть черновики) – буду вечно
благодарен.
Жду вызова в Москву – на защиту
диплома.
Может быть, придётся завернуть в Омск
на день-два.
Приветы Березовскому.
Пиши, шли – жду.
Твой Толя».
В письме, отосланном в декабре 1979
года, – опять печальное сообщение: ушёл из жизни иркутский писатель Константин
Седых – автор знаменитого романа о гражданской войне «Даурия».
<Декабрь
«Здравствуй, Саша!
Огромное спасибо тебе за книжку, с
днём рождения которой надо поздравить тебя.
Книга хороша – читать её интересно –
и мне, и людям, далёким от литературы и науки. Мне кажется, ты захочешь её
дописать, дабы сделать второе издание и, может быть, тогда уберётся некоторая
журналистская поспешность, и Драверт как поэт будет более убедителен.
Твой материал об Иванове пойдёт у
нас, как только найдётся для него место.
В начале декабря пройдёт моя
телепередача о Драверте, где я буду говорить о тебе.
Я слетал в Москву – защитился на
“отлично”, залез в долги и посему высылаю тебе стихи, которых у меня в
последнее время не густо.
Вчера умер Седых.
Гуруль залёг в больницу, и я не могу
вырваться к нему, дабы решить насущные вопросы и узнать, что с твоим материалом
для “Сибири”. Думаю, всё решится в твою пользу.
Приветы – Березовскому.
Пиши.
Твой Толя».
Книга, с которой поздравляет меня
Кобенков, – первая в моей жизни: «Сибири не изменю!..» (Страницы одной жизни).
Она вышла в 1979 году в Новосибирске и была посвящена учёному и поэту Петру
Драверту.
Новогодняя поздравительная открытка:
<Декабрь
«Дорогой Саша!
Уходящий год был для тебя славным (ты
подарил нам прекрасный том Достоевского – спасибо тебе за это!!!).
Я надеюсь, что грядущий <год>
будет не хуже, – даже верю в это, даже очень хочу, потому что всегда относился
к тебе очень тепло.
С Новым годом!
Толя.
Приветы от Тамары».
Полное название тома Достоевского, о
котором говорится в открытке: «Записки из Мёртвого дома. Письма из Сибири.
Воспоминания современников. <Сибирская тетрадь>. Документы.» И письма
Ф.М. Достоевского, и воспоминания о нём, и документы касались сибирского
периода его жизни. Я был составителем книги, автором послесловия и
комментариев. Восточно-Сибирское издательство выпустило её труднопредставимым
для нынешних времён тиражом – 100000 экз. Правда, должен признаться, что не всё
в данном издании было так прекрасно, как это казалось Анатолию: и в текст
комментариев, и в текст самого Достоевского (что особенно обидно) вкрались
опечатки.
1981 год был удачным и для Кобенкова:
та книга, о которой он сообщал мне ещё в письме конца 70-х годов, вышла – «Я
однажды лежал на зелёной траве…».
Я получил в подарок и её – с дарственной надписью, с авторской правкой неистребимых опечаток.
Друзья мои, как труден наш союз
в средине дня на первом перевале!
Молюсь земле,
кузнечикам молюсь,
чтобы они о вас не забывали,
стучусь в деревья,
кланяюсь ручью,
далёким звёздам и
дорожной пыли…
Ни долгих дней,
ни славы не хочу –
хочу, чтобы о вас не позабыли…
Это из «Послания друзьям» –
стихотворения во многом, видимо, программного для автора. Неслучайно он даст
потом такое название сборнику 1986 года.
А это письмо, видимо, относится к
первой половине 70-х годов:
«Дорогой Саша!
Был пролётом в Москву в Омском
аэропорту – звонил. Увы, тебя не было дома. Летал на ЦТ – там 6 марта в
передаче “Шире круг” прозвучит моя песня – хочешь – послушай.
Твой материал редакция бессовестно
потеряла, но не потому, что она плохо относится к тебе и твоему перу, а по
чистой безалаберности.
Присылай что-нибудь ещё, а я прослежу
за тем, чтобы подобное не повторялось.
Книжка моя подписана к печати – скоро
я её увижу, а ты получишь. С издательскими делами у меня сейчас лучше, чем
бывало прежде (тьфу-тьфу!). Высылаю тебе плёнку со своим голосом и стихами – не
славы для, а сам понимаешь…
Присылай свои новые работы –
протолкну.
Приветы омичам.
Твой Толька».
Здесь прокомментирую лишь абзац про
плёнку с голосом. Скорей всего, она была выслана для использования на Омском
радио, я много тогда писал для него, в частности, вёл ежемесячную передачу
«Сибирская литература: день сегодняшний», в которой рассказывал о книжных
новинках, в том числе и о книгах Кобенкова. Но поскольку в его письме было
высказано недвусмысленное пожелание – использовать плёнку «не славы для», мы с
радийным редактором Инной Антоновной Шпаковской, постоянно подкармливавшей нас,
грешных, наверняка сделали из присланного Анатолием отдельную передачу – с тем,
чтобы потом заплатить ему.
Последнее из сохранившихся у меня
писем содержит сообщение о предстоящем выходе книги критических эссе:
<
«Дорогой Саша!
Сие послание тебе передаёт мой друг,
славный и честный человек, которого я за многое люблю.
Он сдаёт госы в вашем институте
культуры и, если ты ему почему-либо понадобишься и он обратится к тебе, – не
отказывай.
Он, в отличие от меня, не сочиняет, а
думает.
По поводу твоего сотрудничества с
нами – ничего не понимаю: к тебе у нас очень по-доброму относятся, поминают
добрым словом и Гуруль, и Марк, и многие другие; в феврале у нас была
конференция “Молодость. Творчество. Современность”, и прошёл слух, будто ты
прикатишь, но слух оказался напрасным.
С Аликом я поговорю о тебе конкретно,
за публицистику у нас отвечает Марк – надо бы тебе написать ему письмо,
выяснить отношения и прислать что-нибудь новое.
Я пурхаюсь в быте, в своём
разросшемся и расшумевшемся семействе, к осени выскочит книжка моих литэссе –
боюсь, после её выхода придётся мне бежать отсюда: я не очень хвалю поэтическую
работу Марка, браню Горбунова, Скифа, кого-то ещё, а о ком-то просто
помалкиваю.
Книжка стихов сложилась, но судьба её
зависит уже не от меня.
Минувшей осенью был в Германии –
разразился странной прозой на два печатных листа.
С тоской думаю о том, что время
стихов уходит.
Шлю тебе при всём при этом кое-что из
своих виршей (если сможешь пристроить – скажу спасибо, выпив за твоё здоровье
молочишко).
Приветы Омску и омичам.
Пиши!
Толя.
Если понадобится для врезки, то стихи
из новой, шестой по счёту, книги – “По краям печали и земли…”».
Человека, который принёс мне это
письмо, звали Виталий – высокий, здоровый, но начинающий полнеть. Он по
какой-то причине резко бросил полупрофессиональные занятия спортом, и это
сказалось на здоровье. О Толе Виталий отзывался с большим уважением,
рассказывал, что в Ангарске его буквально на руках носят, но… Но, вздыхая,
упомянул и о традиционной для нашей пьющей страны Толиной слабости.
«Германскую» прозу Кобенкова я так и
не читал, сейчас очень хотелось бы узнать, что это такое.
А книга «По краям печали и земли»
вышла в Москве аж в 1989 году.
Следующий приезд Анатолия в Омск
носил весьма своеобразный характер: приехал он сюда тайком – от своих бывших
омских родственников (с Тамарой он к тому времени уже развёлся) и поначалу… от
нас с Березовским. Последнее объясняется элементарно. Приехал он в Омск
работать – Омский музыкальный театр ставил тогда, в 1990 году, мюзикл Грега
Опелки «Чарли-бар» и заказал Кобенкову написать для него зонги (или переводы
таковых – ?). Работа была срочной, напряжённой, и Анатолий опасался, что
встреча с нами может помешать ей. Опасался, чего уж греха таить, не без оснований.
Но не вынесла душа поэта: к концу
своего пребывания в Омске одному из нас он всё-таки позвонил. Хорошо
запомнилось выражение ужаса в глазах очаровательной завлитши театра в тот
момент, когда мы уводили от неё соавтора будущего спектакля, – зонги были на
тот момент ещё недописаны.
Но опасалась она напрасно: повели мы
тогда себя вполне разумно, т.е. напитки, оскорбляющие человеческое достоинство,
могущие помешать творческому процессу и развитию театрального искусства,
употребляли в дозах вполне гомеопатических.
А если серьёзно, то незримая тяжесть
недоделанного Толей, нависшая над всеми троими, встречу эту, разумеется,
скомкала. Видимо, поэтому весьма смутно помню, о чём мы тогда говорили. Но
зонги были дописаны вовремя, спектакль выпустили в срок. Однако, даже я,
человек абсолютно не театральный, помню: особенного успеха он не имел, в
репертуаре продержался недолго, несмотря на участие в постановке целой компании
американцев, в том числе и самого Г. Опелки. Не знаю, как Березовский, а я
посмотреть мюзикл так и не успел.
Наступили новые времена. В 1993 году
в Омске было зарегистрировано местное отделение Союза российских писателей, и
мы сразу же стали готовить своё издание – сборник «Складчина», выходивший в
первое время как ежегодник. «Складчина» существует до сих пор, прошла за эти
годы непростой путь. Вначале один за другим вышли три ежегодника – солидные
книги в твёрдых чёрных переплётах. Затем наступил 98-й год с его дефолтом, и
готовый четвёртый выпуск надолго застрял – по финансовым, естественно, причинам
(вышел он только в 2004 году). Пока решался вопрос с четвёртым выпуском, мы
решили издавать «Складчину» в виде газеты, это было во много раз дешевле.
Газета выходила с 2002 по 2005 год, но потом её отказалась распространять
«Роспечать». Немного подумав, мы начали выпускать «Складчину» уже в виде
небольшого, выходящего трижды в год альманаха. В таком виде наше издание
существует и сейчас.
А тогда, в середине 90-х, вся эта
эпопея только начиналась. Мы собирали первый выпуск ежегодника. Опыта было
маловато, искали поддержки у коллег по писательскому Союзу из других сибирских
городов и каким-то образом вышли на Иркутское отделение СРП, на его тогдашнего
руководителя – критика Виталия Камышева (через несколько лет его сменит на этом
посту А. Кобенков). Так в первом выпуске «Складчины» появилась до сих пор в ней
существующая рубрика «У нас в гостях». Первым нашим гостем стал выходивший
тогда в Иркутске альманах «Свой голос».
В. Камышев прислал нам рассказы
молодых авторов – Александра Карпачёва, Петра Голованевского и Николая
Петренко, а также подборку стихов Анатолия. Камышев же написал ко всему этому
небольшое предисловие, в нём вполне недвусмысленно рассказывалось о той
нездоровой обстановке, которая в конце концов и заставила Кобенкова уехать из
родной Сибири в Москву:
«Рождение нового иркутского альманаха
“Свой голос” было обусловлено двумя, пожалуй, обстоятельствами. Во-первых,
разделением известной далеко за пределами Сибири Иркутской писательской
организации на две. Многим литераторам, в том числе таким авторитетным, как М.
Сергеев, А. Шастин, Дм. Сергеев, Ю. Самсонов, В. Трушкин, Е. Жилкина, А.
Кобенков, оказалось не по пути с новыми “неистовыми ревнителями” – сторонниками
откровенного шовинизма и ксенофобии, и они образовали иркутское отделение
сперва “Апреля”, а затем – Союза российских писателей. Тогда же Дм. Сергеев, А.
Шастин, В. Захарова вышли из редколлегии журнала «Сибирь», начавшего печатать
“Протоколы сионских мудрецов” и откровения нынешних “национал-патриотов”»
(«Складчина», Омск, 1995, с. 159).
Присланные В. Камышевым новые стихи Анатолия говорили о многом. Их лирический герой в чём-то утратил былую романтику, прошёл через немалые испытания, понял, что не всё – и вокруг, и в самом себе – гармонично и радостно:
А я уже знаю, что
вышел в тираж:
для новых – «не
наш», и для старых – «не наш».
Ещё я люблю, но
Отечества дым,
который мне сладок,
не сладок другим.
Ещё я по свету
гуляю, но свет,
который я знаю,
истаял на нет.
Ещё я топчу эту
землю, но ей
важнее топтаться на
жизни моей…
Мне сорок четыре,
почти – сорок пять,
и кто я такой, чтоб об этом не знать?..
Тогда, кроме этого стихотворения, мы напечатали «Это я, невыспавшийся, страшный…», «Фреску», «Корзину», «Бегство в Египет» и «Два окна. И оба – на восток…».
А через одиннадцать лет, в ноябре 2006-го, «Складчина» попрощалась с Анатолием Ивановичем, поместив его подборку, составленную по иркутским сборникам «Осень: ласточка напела» (2000) и «Строка, уставшая от странствий» (2003) – последним прижизненным сборникам поэта. Одно из стихотворений этой подборки было прислано из Новосибирска – из личного архива Марины Акимовой.
Пёс умирает, а в мире светло.
Друг угасает, а в мире светло.
Сердце чернеет,
а в мире светло;
горя по горло, беды намело
выше окошка,
а миру – светло…
Тем и утешимся
смерти назло:
с близкими –
страшно,
а с миром – светло…
Но до этого судьба подарила мне ещё две встречи с Анатолием. В 1998 и в 2000 годах меня приглашали в Красноярск – на Всероссийскую конференцию «Литературные встречи в русской провинции». Между собой мы, литераторы, называли эту конференцию проще – Астафьевские чтения, ибо душой, эпицентром этих встреч был Виктор Петрович Астафьев. Хотя сам он возражал против такого наименования: «Вот умру, тогда и называйте, как хотите». Кроме Астафьева там было немало известных литераторов, называю не по чинам, а просто, как вспоминается: москвичи – Алексей Варламов, Светлана Василенко, Леонид Бородин, Виктор Куллэ, Евгений Попов, Мариэтта Чудакова, Михаил Кураев (Санкт-Петербург), Валентин Курбатов (Псков), Геннадий Машкин (Иркутск), Александр Казанцев и Вадим Макшеев (Томск), Геннадий Прашкевич и главный редактор «Сибирских огней» Виталий Зеленский (Новосибирск), красноярцы – Роман Солнцев, Эдуард Русаков, Марина Саввиных, Сергей Кузнечихин…
И в первый, и во второй раз мне хотелось побольше пообщаться с Анатолием. Заходил по вечерам к нему в номер, несколько раз гуляли вдвоём по набережной Енисея. Разговаривали о чём попало – сравнивали, как живут «его» и «моя» писательские организации, вспоминали общих знакомых по Иркутску и Омску, говорили о собственных литделах, о семьях…
Однажды заговорили даже о Боге, о религии – ни больше ни меньше. Я знал, что Кобенков несколько лет назад окрестился, стал искренним православным. Он же, разумеется, знал про меня, что я по-прежнему безбожник.
Я стал говорить, что мне претит не
сама религия, а мода на неё, что, разумеется, чувства верующих людей я уважаю,
но стремление церковников ввести преподавание начал православия в
общеобразовательных школах явно противозаконно, что, например, в северных
районах нашей Омской области количество татарского населения доходит до 50%, и
непонятно, для чего нужны уроки Закона Божьего школьникам-татарам…
– Ладно, – помолчав, сказал тогда
Кобенков, – это всё внешнее, это всё со временем как-нибудь устаканится. А вот
о главном – неужели не задумываешься?
Я, помню, ответил, что, конечно же,
задумываюсь, что зря он держит меня за чурку с глазами.
– Вот-вот, – поставил точку на
бесконечной теме Кобенков, – сомневающийся атеист в сто раз лучше твердолобого
верующего. Так что не боись: не совсем ты пока пропащий…
На разных круглых столах и дискуссиях
я старался сесть либо рядом с ним, либо просто поближе – так, чтобы его было
получше видно. Нравилось наблюдать, как он держится, – уверенно, с чувством
собственного достоинства, неторопливо. Не упускает случая высказаться, говорит
опять же не спеша, не опасаясь, что его перебьют и не дослушают. Одним словом,
запомнилось то, чего мне самому всегда не хватало и не хватает.
Во время первых Чтений он подарил мне
свой довольно солидный иркутский сборник 1997 года – «Круг (Книга стихотворений
в семи частях)». В выходных данных обозначена целая компания издававших её
организаций: Агентство «Комсомольская правда – Байкал», газета «Советская
молодёжь», изд-во «Символ». У семи нянек дитя оказалось без глазу – книга несёт
на себе черты издательской расхристанности, свойственной 90-м годам. Толя внёс
поправки от руки, и поправок таких многовато – опечатки, пропуски слов и строк,
непроставленные знаки препинания… И теми же чёрными чернилами – дарственная
надпись на титульном листе: «Собрату по горькому счастью Александру Лейферу. С
радостью общаюсь – Толя. 1998, сентябрь, Дивногорск».
Эта книга – уже зрелый Кобенков, тот, про которого сказано в прощальных колонках «Литературки»: «Он создал в стихах целый мир, который и оставил нам… Мы прощаемся с прекрасным другом и человеком, но не прощаемся с его светлыми стихами».
Чего не хватало огромной стране,
когда она губы тянула ко мне? –
и угля, и стали
хватало,
и хлеба – по осени,
а по весне –
уценок на спички и
сало.
И горя хватало у
этой страны,
но каждый имел и
пиджак, и штаны –
а многие – шляпу в
придачу;
и было работы полно
для шпаны –
и рынки, и лавки, и
дачи.
И рук ей хватало,
чтоб землю пахать,
чтоб фабрики строить
и голосовать
за лучших в стране
коммунистов,
и было за что ей
судить и стрелять
предателей и
уклонистов.
Всё было у этой
страны: и леса,
и реки, и степи, и
бог при усах,
и барды при
лесоповалах…
Ей Лемешев пел, ей
Фадеев писал,
и только меня не хватало…
Во время вторых Чтений, в сентябре
2000 года, Кобенков познакомил меня с молодым иркутским поэтом Виталием
Науменко. Тот застенчиво улыбался, а Толя не очень уверенным голосом ругал
земляка за стабильно нетрезвое состояние. В те же дни Анатолий подарил мне
только что вышедшую книжку «Осень: ласточка напела», где в авторском
предисловии про В. Науменко чётко сказано: «Мой юный друг Виталик был первым,
кто прямо сказал, что у меня вышло, а что не получилось».
Честно говоря, тоненькая «Ласточка»
понравилась мне больше солидного «Круга». Она собранней, чётче, яснее. Сказать
об этом я автору не успел – сравнивал две книги уже дома, а писать не стал: что
передашь записанными на бумаге словами?..
Процитирую из «Ласточки» два
стихотворения.
Вот это мы напечатали потом в «Складчине» – в уже упоминавшейся посмертной подборке:
Когда проснусь от
яркого огня
Капризной музы, не
подвластной мраку,
Люблю не женщину,
спасавшую меня,
А женщину, спасавшую
собаку…
Когда проснусь,
чтобы найти во тьме
Табак припрятанный,
и путаюсь в пелёнке,
Люблю не женщину,
что плачет обо мне,
А женщину, что
плачет о ребёнке…
Когда проснусь,
окликнутый как брат
Звездою дрогнувшей
иль каплей дождевою,
Люблю не женщину,
которой я богат,
А ту, которая всю жизнь бедна со мною…
И ещё одно, – посвящённое неизвестному (неизвестной – ?) мне В. В.:
Я-то и прежде об этом не мог,
да и сегодня случайно
вдруг я подумал, что родина – Бог,
в нас вырастающий тайно.
С ним и светло, и,
конечно, темно,
радостно и одиноко…
Родина… – может
быть, это письмо,
может, и правда, от
Бога…
Родина – это… А ты –
про овсы
да про луга, да
криницы…
Родина – это та
капля росы,
в коей не грех
утопиться.
Это, конечно, и ты,
дуралей,
галстук за родину
рвущий.
Это и я, дуралей –
над твоей
музой кривой хохотнувший…
Во время нашей последней встречи Кобенков сделал мне ещё один подарок: с гордостью преподнёс большой (47 усл. печ. листов) прекрасно исполненный полиграфически том – «Вернитесь живыми (Повести фронтовиков)»: «Усвятские шлемоносцы» Евгения Носова, «Убиты под Москвой» Константина Воробьёва, «Дожить до рассвета» Василя Быкова, «Сашка» Вячеслава Кондратьева, «Пастух и пастушка» Виктора Астафьева и «Полевая жена» Дмитрия Сергеева. Предисловие к книге написал Валентин Курбатов, а оформление сделал Сергей Элоян. Издание было подготовлено руководимым Анатолием Иркутским отделением Союза российских писателей к 55-летию Победы. Одна из лучших книг в моей библиотеке.
В 2001 году А. Кобенков напечатал в
«Знамени» (№1) статью «Иркутск: новое положение». Помещена она, как и все
подобные статьи, под рубрикой «Литературный пейзаж». Нам в Омске тоже примерно
тогда же позвонили из «Знамени» и попросили написать о местной литературной
жизни, писали мы об омских литделах вместе с моим другом Михаилом Малиновским,
напечатали наше сочинение в том же году, только в 10-м номере, название – «Мы
должны научиться свободе…» – по строке из стихотворения омички Вероники
Шелленберг.
Вообще, раз уж я отвлёкся, то скажу,
что «Знамя», несмотря на свою «высоколобость» и неизбежный столичный снобизм, о
литературных делах российской провинции пишет много и регулярно. Например, о
нашей скромной «Складчине», когда та была литературной газетой, писала дважды –
и довольно подробно. А та же рубрика «Литературный пейзаж»: она ведь специально
придумана для освещения местной писательской жизни.
Так вот, статью Кобенкова мы
экземплярах в десяти отксерили: сами все прочли да ещё в некоторые другие
города землякам послали, чтоб те не пропустили. Одна такая ксерокопия сейчас
передо мной.
Кратко рассказав о послереволюционном
иркутском литературном прошлом, Анатолий переходит к дню сегодняшнему и рисует
примерно ту же картину, что мы видели в цитировавшейся выше статье Виталия
Камышева: «Протоколы сионских мудрецов» в альманахе «Сибирь», борьба СПР с
«масонами» и «русофобами» и прочие прелести…
И очень много схожего с делами в
наших омских палестинах:
«В течение десяти последних лет наше
отделение (Союза российских писателей – А.Л.) существовало без крыши –
сообщались и общались мы где придётся…».
Или:
«Сегодня, как ни сопротивлялись этому
руководители области и города, как ни тешили они себя надеждой на возможное
наше воссоединение, в Иркутске сосуществуют два писательских Союза»…
Для меня же, давно знающего и
любящего Кобенкова, прежде всего была важна в этой статье его искренность,
обнажённая наивность, которую он не растерял в литературных и окололитературных
баталиях и суете.
«В те давние времена, – читал я статью дальше, – когда мои старшие товарищи были все до единого живы и, за редким исключением, молоды, когда Союз наш насчитывал чуть больше двадцати человек и руководил им мягкий и всепрощающий Марк Сергеев, я был влюблён в каждую их книжку, ещё недописанную или уже покорёженную цензурой и вставшую на мою полку».
«Я до сих пор люблю, – продолжал я читать, – и не могу отказаться – прозу Распутина и Машкина, некоторые строки и даже стихотворения Михаила Трофимова и Василия Козлова[2] (да, да, того самого, что с некоторых пор полюбил «сионские протоколы»), я никогда не забуду той радости, что случилась со мной после первой встречи с прозой Альберта Гурулёва и Евгения Суворова».
А в самом деле, подумалось мне тогда, как можно забыть, что делали со всеми нами, влюблёнными в литературу молодыми людьми, «Деньги для Марии», «Последний срок», «Прощание с Матёрой», «Живи и помни», «Уроки французского». Отказаться сегодня от ощущений, которые вызвала когда-то в нас эта проза, отказаться из-за того, что её автор выбран некой чуждой нам группой людей своим знаменем, это всё равно, что отказаться от своей молодости.
Анатолий цитирует стихотворение своего молодого друга Виталия Науменко, и для того, чтобы понять дальнейший ход его мыслей, стоит привести это стихотворение и здесь:
Дух увлекает, и
тянет земля –
Как уклониться от
выбора? Для
Первого взгляда есть
нивы, поля
с рисом и яблочный стук.
А для второго – смутительный свет,
Ангельский лепет, которого нет
В собственном смысле. И только поэт
слышать считает за честь.
Шум города не питающих вод,
Где отражается вечности свод…
Стебель надрезан, кувшинка плывёт,
если течение есть.
|
|