|
смотреть фильм онлайн бесплатно в хорошем Применяются рекомендательные технологии. Ошибка. Вы попытались загрузить более одной однотипной страницы в секунду.
|
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Цветы усопшим
Все мы слишком быстро забываем о том, о чём, как нам казалось, мы никогда не забудем.
Дидьен Джоан
Александр Лейфер
ДВА ОЧЕРКА
Страница 3 из 3
Несколько пояснений.
Генерал – это, кто не помнит, – тогдашний губернатор Красноярского края генерал А.И. Лебедь. С предыдущим губернатором Роман Харисович был в хороших отношениях, даже входил в его «команду», с А.И. Лебедем было посложнее.
Утверждение Р.Х. Солнцева насчёт того, что я нахожусь «рядом» с омским губернатором Л.К. Полежаевым, комментировать лучше не буду.
«Ваша П-ская» – это Алиса Поникаровская, о прозе которой я писал Роману (цитирую своё письмо от 30 декабря 1999 года): «Мне то, что она делает, нравится, хотя я воспитан совсем на других текстах и от других до сих пор получаю как читатель больший кайф. Но… Но прав был нехороший председатель Мао, который сказал хорошие слова про то, что пусть цветут все цветы. Не знаю, что уж он там имел в виду, я же думаю, что линия линией, но и разнообразие стилевое “ДиН” тоже не помешает, а наоборот».
Что же касается денег, о которых в нашей переписке говорится чуть ли не больше, чем о самой литературе, то…
То напомню читателю стихотворение Р.
Солнцева «В гостях у спонсоров (с В.П. Астафьевым)»:
Пресмыкаемся. Гоп со
смыком.
Так полено пилят
смычком.
К чёрту б этот
позор, да с криком –
в ледяной Енисей
ничком.
Но сидишь ты в
галстуке пёстром,
улыбаясь, как бритый
ёж.
И внимательным
взглядом острым
ум, конечно, не
выдаёшь.
Этим нравится, если
в натуре,
пьяной глупостью
вдруг удивил…
Помогите же
литературе!
Так бы галстуком и удавил…
«15 янв. 2000 г.
Дорогой Роман!
Письмо твоё получил. Судя по нему,
живёшь ты весьма и весьма трудно. И легче, я уверен, не будет. Никто тебе в
деле продолжения выхода “ДиН” не поможет – имею в виду другие писательские
организации. Чем, например, можем помочь мы? Вот только что опубликовали бюджет
области на 2000 год. Из него убрана строка о помощи творческим организациям. В
переводе на русский язык это означает, что те несколько губернаторских
стипендий, которые мы получали до сих пор (на одну содержали бухгалтера)
накрылись теперь женским половым органом. Счета наши находятся уже два года на
картотеке у Пенсионного фонда (т.е. арестованы), перед которым мы задолжали, и
долг этот за счёт пени растёт. Если какой спонсоришка и даст что-то, то
получать приходится либо окольным путём, либо эта подачка автоматически
сжирается ПФ. Из каких таких капиталов мы бы могли помочь “ДиН”? Что же
касается нашего Полежаева, то он давно уже в “Сиб. соглашении” не начальник.
Нынче осенью в Новосибирске проходил
какой-то съезд сибирских писателей, ездили наши, как я их называю, “братья по
разуму” из “параллельной” организации – СП РФ. Насколько я понимаю в медицине,
цель главная этого так называемого съезда и была – попытаться подоить “Сиб.
соглашение”. Нас к этой предполагаемой кормушке никто не приглашал. Я слышал,
что в Новосибирске были разговоры о помощи “Сиб. огням”, но вот о помощи “ДиН”
я что-то не слыхал, вряд ли…
Все мы сильно надеемся и уповаем на выход красноярского Кутилова. Неужели и тут ему не повезёт?
Посылаю корректуру “Деревянной шляпы” – вычитай и возврати без промедления. “Складчина-4” потихоньку идёт, хотя конец её пути опять-таки в тумане и опять-таки – по денежным причинам. Но надеемся…
Что же касается премии, с которой ты меня поздравил, то никакая это не премия, а просто красивая бумажка, и дала её не местная власть, а Москва – по представлению Василенко.
Я рад, что наши омские авторы не появляются пока в “ДиН” не по причинам творческого характера, а по иным. Очень надеюсь, что положение изменится в лучшую сторону. Печататься негде. И в этом смысле гибель твоего журнала была бы для многих и многих людей крушением надежд.
Обнимаю! Держись!
Повидаться бы… Астафьев нынче не будет опять народ в своей Овсянке собирать?
Пиши. Шли корректуру.
Твой А.Л.»
Осенью 2000 года мы опять съехались в Красноярске на Астафьевские чтения.
Роман Харисович воспользовался тем, что на Чтения приехали Светлана Василенко и Евгений Попов (Москва), Сергей Донбай[3] (Кемерово), Геннадий Прашкевич (Новосибирск), Валентин Курбатов (Псков), Анатолий Пчёлкин (Магадан), Анатолий Кобенков (Иркутск) и я, собрал заседание редколлегии. В редакцию, расположенную в одной из квартир жилого дома на улице, носящей имя когда-то сосланного в Красноярск видного революционера-анархиста Ладо Кецховели, пришли также члены редколлегии – красноярцы Сергей Кузнечихин и Марина Саввиных. Молниеносно организовали застолье и замечательно посидели. О делах нудел один я: пытался что-то сказать о необходимости дальнейшего повышения качества корректуры. Помню, Роман Харисович посмотрел на меня, вздохнул, но ничего не сказал.
<2001 г.>
«Дорогой Роман!
Пока собирался написать тебе, с тем чтобы изложить свои впечатления от “большого” номера, прислали 3-4.
О “большом”. Впечатление, конечно,
грандиозное. Для нас же весьма приятно, что Омск в нём так широко представлен,
– честно говоря, не ожидал. Спасибо! Об этом деле напишут в газете “Новое
обозрение”, пришлю вырезку.
Правда, есть и ложка дёгтя: к
рассказу Кудрявской дана чужая фотография. Галке вообще не везёт: в первый раз,
когда давали её стихи, обозвали Таней, во второй раз в рассказе было много
опечаток, и вот с фото… Но сама она воспринимает это дело с юмором, говорит,
что раз дамочка на фото лет на… её моложе, то и ладно».
Вырезка из еженедельника «Новое обозрение» (№26 за 2001 г.), которую я обещал послать Роману, сохранилась и у меня: Людмила Першина. «Омский десант на страницах “ДиН”», процитирую текст целиком:
«На рубеже веков – так обозначен
временной, пространственный и философский охват недавно вышедшего в свет
первого сдвоенного номера литературного журнала “День и Ночь”, который издаётся
в Красноярске. Напомним читателям, что главным редактором его является
известный писатель Роман Солнцев. А в редколлегию входят такие авторитетные
представители литературного мира России как Виктор Астафьев, Валентин Курбатов,
Николай Панченко, Борис Стругацкий, Илья Фоняков. Омск представлен в
редакционной коллегии Александром Лейфером.
Так вот, первый выпуск журнала в
новом тысячелетии действительно привлекает своей неординарностью – от
невиданного для нашей периодики объёма (752 страницы) до обширной географии
имён авторов, и малоизвестных, и маститых – от Петербурга до Магадана, от
Таймыра до Хакасии. Тем более приятно, что в этом многообразии не затерялись и
наши земляки омичи.
А их в этом “рубежном” издании немало – шестнадцать представителей и поэтического жанра, и прозы. Хочется обратить внимание потенциальных читателей, что примечательная рубрика “Знаменитые строки Сибири”, проходящая сквозь весь журнальный номер, открывается стихотворной эпиграммой Леонида Мартынова:
Не упрекай сибиряка,
что у него в кармане
нож.
Ведь он на русского
похож,
как барс похож на барсука!
Судя по строкам других поэтов, сибирякам присущи кроме отваги, широты натуры, мужества, дерзости и такие черты характера, как незлобивость, добродушие и готовность улыбнуться над собой и другими. Кстати, эта рубрика завершается также омичом, чьё творчество широко представлено в журнале, – Аркадием Кутиловым:
Я не видел тебя во
сне,
но другие меня
видали –
будто профиль мой –
на Луне,
будто выбитый из медали…
Кроме ставших уже классиками
современной литературы Л. Мартынова, Г. Маслова, А. Кутилова, В. Озолина в этот
номер “Дня и Ночи” удостоились попасть омичи Сергей Лексутов, Лариса
Телятникова, Нина Саранча, Анна Мысливцева, Вероника Шелленберг, Катя Сычёва,
Евгений Серебренников, Галина Кудрявская, Дмитрий Румянцев, Николай
Березовский, Юлия Пророкова.
Внимательный глаз сразу же отметит,
что омский литературный десант на страницах “ДиН” не посрамил художественный
уровень Омска, достойно представив самые разные жанры и сделав очень
многообещающую заявку на будущее. А иначе и нельзя расценивать дебют в журнале
юной талантливой Юли Пророковой. Пятнадцатилетней омичке отдали целую страницу!
Это при том, что, как заметила в своём предисловии редакция, приходилось
отбирать тексты, дорожа каждой страницей.
Поздравим же наших земляков со столь заметным в их творческой биографии событием и пожелаем, чтобы и в нашем городе с таким же вниманием и пониманием отнеслись к необходимости печатать периодические издания литературных сил Омска».
«Дорогой Александр!
Прошу Галю Кудрявскую извинить моего
Пашку Р. – ну, рассеянный парень. Хорошо ещё, что не мужскую фотку поставил.
Поскольку мы перед Галей виноваты очень, пусть пришлёт пару новых рассказов,
сразу дадим. Ей-богу.
Гонорар, к сожалению, небольшой, Алле
Поникаровской вышлем как только получим очередную спонсорскую помощь. И номер
пошлём на днях же в Москву.
В осенний номер поставим твою
документальную работу – подсократив, как ты сам просил… там есть вещи,
повторяющие то, о чём писал Ваш же Флаум и Гена Николаев в очерке о Марке Сергееве…
Регистрационное свидетельство мы
получили – наконец-то! Ну, тут под боком у генерала такая шайка бездельников
сидит – вот, полгода ухлопали, даже больше! Тебе спасибо, ты начинал… а потом
мы сотни рублей истратили на телефонные переговоры…
Свидетельство ПИ № 77-7176 от 22 мая
Насчёт взаимоотношений с отделением
СПРФ… У нас пятеро членов СПРФ (Астраханцев, Корабельников, Немтушкин, А.
Третьяков и С. Кузнечихин) ПЕРЕШЛИ к нам, в СРП. Мы же работаем. А те больше
треплются… А молодёжь – эгоистична, это понятно, кто им больше обещает, туда и
идёт… Даже такие модернисты, как ваш Трофимов… способный парень, но как его
терпят там, в СПРФ?
Пиши, звони. Жду фотку Гали и
рассказы. Обнимаю.
Твой Роман Солнцев. 9 июля 2001».
«Роман!
Поздравляю со Свидетельством! Это называется: сколько ни болела, но всё же померла…
Но…
Но теперь надо, не откладывая ни на один день, добиваться включения во всероссийский каталог. Там тоже сидят бюрократы ещё те. И денег тоже, кстати о птичках, понадобится, видимо, немало. Это надо обращаться в ваше краевое управление федеральной почтовой связи.
Как только журнал попадёт в каталог, я начну тут пропаганду и агитацию за его подписку.
Может, приедешь? Тогда бы сделали под
твой приезд вечер в Пушк. биб-ке о журнале, ещё что-нибудь бы придумали.
Но нужно попасть в каталог – не
упустить сроки, т.к. там всё делается загодя.
Пока!
Про рассказы Ореховского Петра из
Обнинска я спрашивал тебя в предыдущем письме – в том, где послал вырезку из
“Нов. обозрения” со статейкой о гигантском “ДиН”.
14 июля 01».
Документ, о котором идёт речь в наших
письмах, это Свидетельство о регистрации средства массовой информации, оно даёт
право на всероссийскую подписку. До этого «ДиН» был зарегистрирован только на
местном уровне и права такого не имел. Журнал посылал выправлять этот документ
меня – как живущего поближе к Москве, и я ходил по этому поводу в Министерство
РФ по делам печати, где отнеслись ко мне на удивление радушно и сделали всё в
один день. Правда, коллегам пришлось потом досылать кое-какие документы уже из
Красноярска, много раз звонить и пр.
Осенью 2001 года впервые напечатался
в журнале и я: эссе «Личный фонд», как и обещал главный редактор, было помещено
в № 7-8.
«Дорогой Роман!
Ещё ни разу не обращался я к тебе с
такой серьёзной и с такой большой просьбой. Слово “большой” следует понимать и
в прямом, и в переносном смысле, т.к. речь идёт о полновесном романе.
Роман этот недавно закончил мой
близкий друг – Гена Гаврилов. А работал он над ним не знаю уж сколько лет –
практически все те годы, что мы с ним знакомы. А знакомы мы с ним столько,
сколько, как сейчас модно говорить, не живут.
Я знаю, что романы интересуют наш
журнал не в первую очередь. Но ведь иногда и они в нём появляются.
Сейчас роман пока в машинописи (не
буду пока пугать тебя количеством страниц, т.к. при переводе в компьютерный
вариант идёт некоторое сокращение). Если же роман в принципе будет журналом
принят, то вы с Русаковым – люди опытные и, взглянув на текст свежим взглядом,
в свою очередь тоже найдёте места, поддающиеся сокращению. Так в результате и
может получиться журнальный вариант.
Хвалить роман в письме этом не стану,
т.к. попытался сказать о нём добрые слова в небольшом вступлении к некоторым
книжечкам.
Всего доброго!
Твой А.Л.
11 сентября 2001 г.
Посылаю также (впервые) стихи Серёжи Денисенко, он тоже из нашей писательской организации».
Роман незабвенного Геннадия Гаврилова
(1936-2006 гг.) «Маленький человек в проёме большой двери» «ДиН» напечатан, но
не полностью. Полностью он пока так и не опубликован. При жизни автор выпускал
небольшими книжечками его отдельные главы. После смерти его вдова Нина
Борисовна Гаврилова выпустила прекрасную книгу, куда включены рассказы и часть
романа; книга, кстати, так и называется – «Главы из романа» (Омск, 2007).
<Конец 2001 г.>
«Дорогой Роман!
Посылаю ещё две подборки. Их авторы – муж и жена, поэтому и адрес одинаковый. Фото – в дискете.
Год кончается, а с 1-го января, говорят, станет дороже книгоиздание. Судя по всему, так и не удастся нам выпустить “Складчину-4”, никак не могу раздобыть на неё деньги. “Параллельная” организация поставила крест на своём альманахе “Иртыш” уже несколько лет тому назад. И недавно они начали выпускать “Лит. Омск” – более дешёвое, тонкое издание. Видимо, придётся пойти по этому пути. Хотя и на это тоже надо где-то раздобывать тугрики… И вообще – уставать я, честно говоря, начал от этого “спорта”.
Только что пришёл журнал с
Великосельским и моим эссе. Спасибо – ведь это моя первая публикация в “ДиН”…
…Несколько слов о прилагаемых
подборках. Этих поэтов ты мог читать в выпусках нашей “Складчины”, книжки их
вряд ли до тебя доходили. У Саши подборка получилась, на мой взгляд, излишне
политизированная, первое стихотворение, во всяком случае, я бы снял. А Ирина –
очень глубокий автор, как-то несколько лет назад мы устроили её творческий
вечер – до сих пор помню его тональность. Для “ДиН” стихи и Лизунова, и
Павельевой посылаются впервые».
«Только что пришёл журнал с Великосельским и моим эссе». Геннадий Великосельский напечатал тогда в «ДиН» ироническую повесть «Комета Кузькина», а я уже цитировавшееся в самом начале эссе «Личный фонд».
«Дорогой Александр!
С Новым годом!
У нас вот какая забота. Мы собрались посвятить № 2 “ДиН” памяти В.П. Астафьева. Нет, не намерены делать угрюмый, “мемориальный” номер. Здесь будут произведения лауреатов премии имени Астафьева, молодых писателей (за шесть лет их набралось три прозаика и три стихотворца). Кроме этого, все, кто был близок с Астафьевым, встречался с ним, пообещали в номер краткие живые воспоминания о нём… либо просто стихотворение, рассказ, необязательно с посвящением, но с каким-то внутренним откликом на творчество Виктора Петровича, на его большую и страстную жизнь… А уж членам редколлегии, подумали мы, сам Бог велел принять участие в составлении этого номера.
Пришлите, уважаемый коллега, что сами сочтёте возможным.
Номер мы начнём складывать и верстать в самые первые числа марта. Выйти в свет он должен до дня рождения Астафьева – 25 апреля. Так что крайний срок для присылки текстов (и непременно Вашей фотографии) – 1 марта. Лучше раньше. Можно электронной почтой, можно прислать дискету. Или, за неимением электронной техники, – текст, отпечатанный на машинке.
С надеждой, что Вы откликнетесь…
Гл. редактор журнала “День и Ночь” Роман СОЛНЦЕВ.
11 января 2002».
«Привет, Роман!
Пришёл номер “ДиН”, посвящённый
Красноярску. И хочу тебе сказать, что очень легла мне на душу твоя подборка. То
ли потому, что сам я из того же “промежуточного поколения”, то ли потому, что и
у меня теперь (вот уж больше года) чуть не лучший друг – овчарка немецкой
национальности Эльза Ивановна, которую оставил на моё попечение сын, уйдя
служить в армию. И я каждый день надеваю по утрам валенки и иду с ней гулять в
ближайший парк.
Сын, кстати сказать, сейчас в
месячном отпуске, половину срока прослужил. Всё задаёт мне вопросы на тему:
почему, мол, ты такой бедный, если ты такой умный. Что тут скажешь? Разве что
во втором утверждении он весьма ошибается…
Дела наши литературные находятся тоже
в каком-то “промежуточном” положении. Всё чего-то ждём, на что-то надеемся,
что-то пытаемся планировать.
Приехал один наш парень из Иркутска –
с вампиловского театрального фестиваля, общался там неоднократно с Кобенковым.
Говорит (с Толиных слов), что живут они там крайне напряжённо, в весьма
натянутых отношениях с “параллельной” писат. организацией. Слава Богу, хоть
этого здесь нет.
Ну, будь здрав!
Ещё раз – спасибо за подборку!
Твой А.Л.
20 янв. 02».
Думаю, не будет лишним привести здесь
хотя бы два стихотворения из этой большой подборки («ДиН», № 9-10, 2001).
* * *
Мы – промежуточное
поколение.
Слова, которые
мечтали мы сказать,
в дни наши школьные,
весенние
придворная провыла
рать.
Нет, благодарен им
до гроба с музыкой,
хоть кость держащему
и льстили
смельчаки…
А мы остались с
детской мукой,
взведя ладони, как
курки.
Но в час, когда с
полей доносит
холодом,
Но в час, когда
чадит огромная звезда
и чёрная листва
мерцает золотом,
я говорю вам: не
беда.
Отныне ложь не мучит
душу, властвуя,
теперь-то ей на
кухне место по стране!
– Ну, а про то, что
жизнь не задалась
твоя?
– Так это интересно
только мне…
ОДИНОЧЕСТВО
Глядя в тёмные
зрачки собаки,
всё ж боюсь поверить
до конца,
что она всё
понимает… враки,
думаю я тускло у
крыльца.
И, погладив лошадь
возле речки,
заглянув в огромные
глаза,
полагаю я, чтоб было
легче:
ничего не смыслит,
ни аза.
И синичке я подсыплю
проса,
я с улыбкой даже
подпою,
но я знаю: проживает
просто
птичка жизнь
недлинную свою…
Но порой задумаешься
в страхе,
как во сне, средь
тишины ночной:
вдруг они умны –
собаки, птахи,
лошади над лунною
рекой?
Да и все
восторженные твари –
среди трав живые
фонари,
и пустынь безбрежных
государи,
и морей бунтующих
цари…
И они все мучаются,
глядя,
как мы мним, что
одиноки мы,
лошадь холя и собаку
гладя,
и кормя синичку средь зимы…
ПИСЬМО В КРАСНОЯРСК
Красноярск,
Главному редактору журнала
«День и Ночь» Р. СОЛНЦЕВУ
Дорогой Роман!
Ты приглашаешь меня принять участие в номере “ДиН”, посвящённом памяти Виктора Петровича Астафьева. Честь для меня немалая. Однако сильно сомневаюсь, надо ли мне высказывать свои мысли на данную тему именно в этом, “мемориальном”, номере журнала…
Конечно, ты заметил, что в своём эссе “Личный фонд” (“ДиН” №7-8 за минувший год) я, с одной стороны, называю В.П. “моим любимым писателем”, а с другой – говорю, что его автокомментарии к пятнадцатитомнику “местами припахивают антисемитизмом”. Эссе писалось, когда В.П. был ещё жив, но не могу же я сейчас, попав под гипноз “мемориальности” или следуя старой истине, требующей говорить о мёртвых только хорошее, изменить своё сложное, “двойственное” отношение к Астафьеву. Тем более что в своё время его громкий конфликт с Натаном Эйдельманом был окрашен для меня неким личным оттенком, т.к. Натана я немного знал, был с ним на “ты”.
Но всё-таки на всякий случай попробую изложить свои мысли, ощущения и воспоминания, а ты уж сам решай – уместны они или нет.
Начну издалека. Много лет назад – вскоре после разгона “старого” “Нового мира”, когда лучшая проза сосредоточилась в “Нашем современнике”, в этом журнале напечатал свой очерк мой близкий приятель – омский писатель Иван Яган. А Яган в своё время участвовал в знаменитом Кемеровском семинаре молодых писателей, где его руководителем был Виктор Петрович. И вот вдруг к огромной радости Ивана (да и всех нас) вскоре после публикации очерка в Омск пришло письмо от В.П. Астафьева. Помню, как часа, наверное, два мы по словечку, буквально по буковке расшифровывали это письмо – почерк астафьевский ужасен. Может быть, из-за того, что процесс этой расшифровки был таким долгим и мучительным, я почти дословно запомнил главную фразу письма: В.П. поздравлял своего бывшего семинариста с появлением на страницах “Нашего современника” и подчёркивал, что напечататься в “нашем журнале” весьма непросто, и это “приводит в ярость многих именитых писателей, не умеющих писать”. Повторяю, что письмо это было праздником и событием не только для самого Ягана, но и для всех нас – далёких от московских литбаталий и неизбалованных вниманием “маститых”.
Огромным потрясением для меня стала повесть “Пастух и пастушка”. Тут я долго распространяться не буду, т.к. такое, наверняка, ощутили тогда многие. По-новому взглянул я после “Пастушки” и на самого В.П. Астафьева, и на всю военную прозу, а если по самому большому счёту – то и на саму войну, на её непрекращающееся влияние на всю нашу жизнь и на нас, пороха не нюхавших (родился я, напомню тебе, в 43-м году). После «Пастушки» я уже не пропускал ни одной астафьевской строчки.
А потом пошла-поехала “перестройка”, и появился “Печальный детектив”. А в тексте “Детектива” неприятно резануло словечко “еврейчат”, нарочито пренебрежительно брошенное автором в адрес сокурсников главного героя, относящихся к соответствующей национальности. И опять же уверен: словечко это дёрнуло за душу, конечно же, не только меня одного. Думаю, что именно оно-то и толкнуло замечательного писателя и историка Натана Эйдельмана написать Виктору Петровичу письмо, с которого началась их печально знаменитая “переписка”.
Тут отступлю немного назад и расскажу тебе о Натане Яковлевиче, точнее – о моих мимолётных с ним отношениях. Познакомился я с ним в 70-м, кажется, году – он тогда ездил в Тобольск и на обратном пути в Москву остановился на несколько дней у нас в Омске. Поразил он меня тогда прежде всего своей открытостью, доступностью, полным отсутствием столичного снобистского прямо-таки въевшегося в плоть и кровь многих москвичей налёта, которого они, общаясь с нами, провинциалами, сами, конечно, не замечают. Был он прямо-таки начинён юмором, всяческими хохмами, весельем, остроумием. Помню, садились в такси, и я сказал водителю “До Рабиновича” (так у нас называется улица и соответствующая транспортная остановка). Натан вдруг начал хохотать:
– Это надо же было Эйдельману проехать несколько тысяч вёрст, попасть в Сибирь, чтобы его повезли не куда-нибудь, а на улицу Рабиновича!..
Причём все хохмы как-то очень естественно и гармонично сочетались у него с самыми серьёзными разговорами. Узнав, например, что я занимаюсь сибирским периодом Достоевского, он тут же начал рассказывать мне о тех сибирских, московских и ленинградских архивах, где, по его мнению, мне следовало бы побывать, называл конкретные фонды в этих архивах, фамилии хранителей вспоминал, чуть ли не телефоны диктовал… Потом мы встречались и в Москве, немного переписывались, посылали друг другу свои книжки и публикации – вплоть до самой его ранней смерти…
Вот поэтому-то, когда и в наших сибирских палестинах заходили слухи о какой-то переписке Астафьева и Эйдельмана, я навёл справки и, заранее испытывая неприятное чувство, потащил себя в библиотеку – читать злополучную “Даугаву” (№6 за 1990 г.), где эта так называемая переписка зачем-то была напечатана.
Надо ли это комментировать?.. И вообще – надо ли сейчас, когда оба этих замечательных человека ушли в мир иной, судить их, разбирать, кто прав, а кто виноват?.. Некоторые в своё время погрели руки на этой “переписке”, нашли в ней лишний повод для сведения идеологических счётов, для передёргиваний… Господь, как говорится, им судья. По большому счёту, всё это забудется, а книги того и другого будут переиздаваться и переиздаваться.
Но тогда, после похода в библиотеку, на душе у меня, прямо скажу, было погано.
Роман, мы с тобой знаем друг друга просто уж какое-то “неприличное” количество лет – столько, как говорится в расхожей шутке, не живут. А вот на эту традиционно российскую, национальную тему никогда не говорили. Ты, скорее всего, просто не знаешь, что еврейской крови во мне 50 процентов – по отцу. Воспитывала меня до 13 лет русская бабушка – бывшая вятская крестьянка Глафира Алексеевна. Есть две семейные легенды. Согласно первой Глафира Алексеевна, когда я родился, хотела окрестить меня, но мать запретила это делать строго-настрого – боялась, что уволят с работы (работала она преподавателем в педучилище). Согласно же легенде номер два бабушка всё-таки меня окрестила, но факт этот скрыла. Сколько себя помню, ощущал я себя всегда русским, бывали времена, когда о своей причастности к “нетитульной”, так сказать, национальности буквально годами не вспоминал. У нас в Сибири, как ты сам знаешь, вообще антисемитизм не в чести. Учился же я, как и ты, в Казанском университете. Поступил в тот год, когда ты его закончил. А Казань (не знаю, как сейчас) в наши времена была городом вполне интернациональным. И никогда никаких неприятностей у меня на национальной почве не было, врать не стану.
Кто ж знал, что придёт “перестройка” с её дурно понимаемой “свободой”, включающей в себя и свободу оскорблять людей по национальному признаку…
Заканчивая эту щепетильную часть своего письма, выскажу тебе, Роман, следующее предположение. Тогда, получив письмо Эйдельмана, Виктор Петрович скорее всего просто-напросто, что называется, удила закусил, из чистого упрямства не захотел “отступить”, а полез напролом дальше. Вот разберут сейчас архивы, вполне может и найтись подтверждение такому моему предположению – не прямое, так косвенное. Поживём, как говорится, – увидим.[4]
Разговоры же “с другой стороны” – после того как В.П. из редколлегии “Нашего современника” вышел, как письмо в “Известиях” подписал, такие разговоры и у нас в Омске ходили: Астафьев, мол, переметнулся, скурвился, чуть ли не продался… Я только раз не сдержался и сказал одному нашему литератору, рассуждавшему подобным образом, что у Астафьева в одном мизинце столько ума и таланта, сколько всем нам вместе взятым не снилось, и за это ему всё, что он в своей жизни делал и ещё сделает, на наш взгляд неправильного и нехорошего, можно и должно простить.
Историк академик Тарле переписывался с Анной Григорьевной Достоевской, и в одном его письме есть замечательное место (цитата – извини – будет длинная, но она стоит того):
“Судить о Достоевском на основании его политических (и иных) воззрений – это всё равно, что судить на подобном же основании Рентгена: Рентген открыл способ проникать взором в твёрдые тела, – Достоевский открыл в человеческой душе такие пропасти и бездны, которые и для Шекспира, и для Толстого остались закрытыми. Если кто захочет судить и порицать Рентгена, великого физика, за то, что он консерватор, а другие будут его за это же хвалить, – всякий поймёт, чего стоят и много ли понимают в значении Рентгена эти хвалители и порицатели. Но когда критика начинает Достоевского, великого художника и психолога, осуждать или венчать лаврами за то, что он держался каких-то мнений Каткова или не держался каких-то мнений Михайловского, – многим почему-то это не кажется смешным и нелепым. Только тогда, когда поймут, что, при всей своей публицистической последовательности, Катковы и Михайловские – карлики в сравнении с непоследовательным Достоевским, – когда раз навсегда отрешатся от публицистического взгляда на него, придут к заключению, что публицистика Достоевского есть только биографическая подробность, – а его великий гений есть один из немногих светочей всемирной литературы, – тогда и только тогда изучение Достоевского станет на правильную дорогу”.
Изучение Достоевского, если не встало на правильную дорогу полностью, то во многом уже встаёт, и произошло это прямо на моих, Роман, глазах. Уверен, что правильным – рано или поздно – станет наш взгляд и на Астафьева. Только – жить в эту пору прекрасную…
Пятнадцатитомное собрание сочинений, которое я привёз в 98-м от вас, со Вторых “астафьевских” чтений, – может быть, самое дорогое и самое нужное для меня, что на сегодняшний день имею. Какой всё-таки подарок В.П. сделал всем нам тогда!.. Представляю, как он сидел и добрых полдня трудился, подписывая все первые тома, – подписывая, положив перед собой список наших фамилий… Мою-то он наверняка видел раньше и в “ДиН” – среди фамилий членов редколлегии. Но и в этот раз, и в 2000 году (на Третьих чтениях) я так и не решился подойти к нему. Вот не решился – и всё. Хотя в первый раз мог попросить подвести меня и познакомить Сашу Плетнёва, давно с ним знакомого; в другой раз Плетнёва не было, так был и подходил к нему другой омич – Николай Березовский, состоявший с ним в переписке. Но я так и не решился. Во-первых, всегда вокруг было много народу: кто с книжкой для автографа, кто в надежде сфотографироваться рядышком, кто просто словом перемолвиться… Суетно как-то, многолюдно – ещё и поэтому не решился подойти. Но не только, видимо, поэтому. Скорее – не знал, что сказать, если придётся. Какие-то незначащие слова?.. А теперь вот вообще никаких не скажешь…
Кстати, десятый том из этого Собрания
сочинений, где “Прокляты и убиты”, у меня самый зачитанный – то и дело выпрашивают
почитать. И возвращают, потрясённые.
И в заключение напомню тебе, Рома, одну вещь, которую сам ты, может быть, и не помнишь, – один разговор. Много лет назад, когда прошло года два или три, как В.П. вернулся в Красноярск, ты мне рассказывал, что после его возвращения сама атмосфера в городе изменилась. Постоянно, говорил ты, чувствуешь его зримое и незримое присутствие. В.П. читает всё, что касается литературы, в местной прессе, и при этом не ленится снять трубку и высказать, если надо, автору своё к прочитанному отношение. Иной раз – весьма и нелицеприятное. Любую проходную статейку или рецензушку пишешь, а сам невольно думаешь: а как В.П. на неё отреагирует?.. Не говоря уже о книгах. Не помнишь такого разговора? Тогда я просто ему подивился. А сейчас всем вам, столько лет рядом с Виктором Петровичем прожившим, дикой завистью завидую.
Жму лапу, обнимаю!
Твой Александр Лейфер.
Омск, 6 февраля 2002 г.»
Осенью 2003 года я приезжал в
Красноярск – добирать материал для документальной повести об учёном А.Н. Горбане,
который много лет прожил в этом городе. Остановился в Академгородке – в Доме
учёных, т.е. рядом с Романом. Но увы – мы с ним разъехались, и домой он
вернулся (из Томска, куда был вызван на очередную литературную тусовку) только
накануне моего отъезда. Но уезжал я поздно вечером, и весь день мы провели
вместе. Ездили на дачу, где убирали не очень-то богатый урожай. Я любовался
красавцем Енисеем, погода стояла замечательная – полноценное бабье лето. Среди
сосен, которые с трёх сторон обступают дачный участок, звучала включённая
хозяином классическая музыка…
Потом пили чай на втором этаже дачного дома. Потом поехали к Солнцевым, и пока Галина Николаевна готовила ужин, сидели с Романом в его кабинете, разговаривали. Нас внимательно слушал, положив голову на лапы, его крупный чёрно-белый пёс – тот самый, с которым Роман сфотографировался для уже цитировавшейся выше подборки в журнале.
О чём говорили? Сейчас надо бы вспомнить всё в точности, – ведь это был последний наш разговор (не считать же за разговоры деловые перезвоны по межгороду). Но нет, толком не вспоминается…
Он рассказывал о своих соседях по
дачному посёлку. Днём мы прогуливали пса, и я хорошо рассмотрел стоящие на
высоком берегу Енисея трёх- и четырёхэтажные дворцы – с английскими газонами,
спутниковыми телеантеннами, круглосуточной охраной. Солнцевым повезло: охрана
была у соседей и слева, и справа… Судя по всему, дачу свою Роман Харисович
любил, хотя она гораздо скромнее соседских: писалось ему здесь хорошо.
На мои расспросы о здоровье Роман махнул рукой – пора, мол, уже об этом всерьёз и не говорить…
[Далее небольшой абзац удалён
составителями во время вёрстки по просьбе автора. Сост.]
О журнале почти не говорили. Журнал,
как всегда, находился в состоянии неустойчивого равновесия. А расспрашивать
своих друзей о «творческих планах» я всегда стеснялся…
После ужина мы обнялись на прощание,
и я спустился во двор. Там, зажатый среди сверкающих никелем шикарных и
огромных иномарок, – дом был, что называется, крутым, – стоял заезженный
автомобильчик Романа, на котором, как он сам мне признался, можно ездить только
до дачи и обратно…
Через два часа я уже сидел в поезде.
<Конец
«Саша, привет!
Спасибо за книгу. А в “Сиб. огнях”,
гады, даже не сослались, из какого стихотворения название.
Адрес Роальда: Латвия, …
Обнимаю, Роман».
Солнцев благодарит меня за книгу «Мой Вильям», вышедшую в Омске в конце 2003 года. До этого её журнальный вариант печатался в «Сибирских огнях» под заголовком «Друзья мои от Омска до Читы» (№9, 2003). Это строка из давнего стихотворения Романа «Похвала друзьям». Само стихотворение в журнальной публикации «Мой Вильям» должно было быть, по моему тогдашнему замыслу, целиком процитировано в качестве эпиграфа (разумеется, с подписью автора). Но эпиграфа в журнале не оказалось.
ПОХВАЛА ДРУЗЬЯМ
Друзья мои от Омска
до Читы,
умеющие спичку
резать волосом
на две, умеющие
тихим голосом
рассеивать влиянье
темноты,
я помню вас,
бродяги, мастера!
Как пёс, что лезет
на берег из озера,
я лапами сучу, ворча
незлобиво,
за пишущей машинкою
с утра.
Но если кто мне
телеграмму даст,
куплю билет… И на
лесной полянке
я плюну на
бессмертье ради пьянки:
на что мне вечность,
милые, без вас?
Или из вас любому –
без меня?
(А все мы вместе –
точно! – не бессмертны.)
Налейте ж мне. А ты
оставь советы,
печальный страж невечного огня!
И сегодня, назвав этот очерк первой строкой стихотворения, я как бы проясняю давнее недоразумение.
<Лето
«Александр, добрый день!
…Газету получил. Слегка резануло –
хоть я уже ко многому привык – что в отчёте о съезде СРП у тебя не нашлось даже
Всего доброго. Роман».
«Дорогой Роман!
Сейчас принесли твоё короткое письмо,
которое вызвало у меня весьма противоречивые чувства.
Но о чувствах потом. Вначале о деле.
В прошлом году наша газетка
напечатала док. очерк Серёжи Поварцова “Партийные тайны Георгия Маркова” (№3).
Речь в нём идёт о середине 30-х годов, когда Марков был редактором омской комс.
газеты и подвергался партийным гонениям. Неожиданно Сергей получил письмо от
дочери Маркова – Ольги Георгиевны. Оказывается, она – член СП, переводчица,
адрес её в “Справочнике СП” 1986 года. А сейчас она заведует музеем знаменитого
Дома на набережной (помнишь у Ю. Трифонова?). Так вот, Поварцов дал мне
прочитать её письмо. Кроме благодарностей за то, что вспомнили её отца, она
мельком сообщила, что у неё хранится неопубликованная документальная
(полумемуарная) рукопись отца, рассказывающая о событиях 30-х годов в
Сибири (Омск, Новосибирск, Иркутск).
Не так давно я послал ей ксерокопию
своего очерка о Владимире Шунько – первом секретаре Ом. обкома ВЛКСМ, который
пострадал за связь с Косаревым. В очерке этом (он опубликован в нашей областной
“Книге памяти жертв политич. репрессий”) упоминается и Г. Марков (они с Шунько
дружили). Я попросил прислать для нашей газеты кусок из этой док. рукописи, а
также сообщил, что являюсь членом редколлегии “ДиН” и можно в принципе повести
речь о публикации в “ДиН” этой рукописи целиком. И вот недавно Маркова мне
позвонила (перед своим отпуском, который поехала проводить куда-то в
Югославию). Предложения мои её заинтересовали, обещала прислать кусок для
газеты и подумать о публикации в “ДиН”. Хотя, как я понял, журнала она не видала.
Обещала заняться этим после своего возвращения из отпуска.
О чём я тебе и докладываю. Посмотрим,
а вдруг это интересно?
А вот упрёк твой в невнимании к
“ДиН”, к тебе и т.д. принять никак не могу, т.к. вины своей совсем не вижу.
Первое, о чём я спросил у Декельбаума, когда он вернулся со съезда, –
упоминался ли в съездовских выступлениях ты и журнал. Он ответил, что фамилия
твоя и название журнала упоминались там неоднократно и каждый раз в
благожелательном контексте. Попросить Декельбаума специально написать об этом в
отчёте я просто не догадался, а когда увидел в конце текста твою фамилию среди
руководителей СРП, вообще подумал, что конфликт, о котором ты мне говорил в
прошлом году, исчерпан.
Такие вот дела.
Жму лапу – А.Л.
30 авг. 04».
Отчёт Алексея Декельбаума
«Особенности творчества в ледниковый период (Заметки о III съезде Союза
российских писателей)» был напечатан в нашей газете «Складчина» (№3 за июль
«Дорогой Роман!
Посылаю альманах с первой частью книги о Горбане, про которую уже несколько раз тебе говорил. Окончательный текст всё ещё не готов, т.к. Горбань хочет внести в него какие-то поправки, а поскольку он сейчас в Англии, то… Как только книга будет закончена, сразу же пришлю тебе – для журнала…
………………………
Всего доброго!
А.Л.
9 сентября 05.
На следующей неделе и пошлю тебе
рукопись Маркова, хочу вначале снять с неё ксерокс (а вдруг да когда-нибудь
удастся её в Омске издать?)».
Документальная повесть Георгия
Маркова «Не поросло быльём» в журнале была напечатана (№ 3-4, 2006).
Опубликовал «День и Ночь» и мою
работу – «Разгадать замысел Бога…» (Из жизни российского учёного Александра
Николаевича Горбаня. Документальная повесть-мозаика)» – см. №№ 5-6 и 7-8 за
2006 год. Почему-то в журнале её назвали романом…
Писем от него я больше не получал.
Роман Харисович порекомендовал меня в
ПЕН-клуб. Напечатал в журнале ещё одну мою работу – литературную запись омички
Эльвиры Михайловны Картелайнен «Меня окружали добрые люди» – бесхитростный
рассказ о тяжёлом жизненном пути (№ 5-6, 2004).
По моей рекомендации журнал поместил
также талантливую повесть пишущих в соавторстве супругов Светланы и Николая
Пономарёвых «Боишься ли ты темноты?» (№ 1-2, 2005), за которую они получили
престижную в нашей области литературную премию.
Роман Харисович прислал свой двухтомник
«Из» – прекрасно продуманное капитальное избранное: «Замечательному писателю
Александру Лейферу и всем нашим друзьям в Омске – поэтам, романтикам от автора
– сердечно. Р. Солнцев. 28 мая
На это настраивает и завершающее двухтомник стихотворение:
ТЕАТР
Нам ещё далеко до
финала.
В старом бархате
красных кулис,
что знамёнами были
сначала,
мы столкнулись с
тобой, обнялись.
Где-то рядом, внизу,
в тёмном зале
в ожидании дышит
толпа.
И двух слов мы с
тобой не связали,
а уж сыплется снега
крупа.
И шипит режиссёр наш
великий:
– Больше темпа!
Гореть, как огонь!..
А тебе я принёс
земляники,
а ты медлишь,
уткнувшись в ладонь.
И куда нас, куда нас
торопят?
Скоро занавес
рухнет, шурша…
– Этим кончится
жизненный опыт? –
напряжённо тоскует
душа.
Час всего-то и был
нам отрадный:
на заре, на заре
незакатной
мы трудились, тащили
свой крест…
И мы верим – не
надоест…
Не включайте свой
свет беспощадный.
Не вставайте же,
ангелы, с мест.
* * *
Он умер в апреле 2007-го, а в июне мы
выпустили очередную «Складчину», в которой, кроме некролога, поместили
написанную за год до ухода короткую заметку:
«Мне, Солнцеву Роману Харисовичу,
посчастливилось родиться 21 мая 1939 года и ходить в школу на берегах славной
реки Камы, которая, как отмечают учёные, на самом-то деле полноводнее Волги в
месте их слияния. Но как река Кама звание великой уступила своей сестре, так и
я всю жизнь привык быть на втором месте во всём, что касается вечных
писательских споров: кто гений.
Но особенно радостно, что мне
посчастливилось увидеть белый свет в “шишкинских” лесах: был такой
замечательный русский художник Шишкин, именно в том краю он создал многие свои
знаменитые картины, например “Утро в сосновом бору” (помните?.. где резвятся
медвежата). Поэтому, куда бы я позже ни попадал в скитаниях своих по России, в
какую гостиницу или столовую ни зашёл, мне казалось – я снова на родине: везде
на меня со стен смотрели родные “мишки”. Это сейчас в моде абстрактные
треугольники и кружочки…
А ещё мне повезло, что первые мои
стихи заметил знаменитый писатель Константин Симонов и что он одарил меня своей
взыскательной дружбой, которая длилась до его кончины. А немного позже мне
выпало счастье дружить и работать рядом с великим писателем Виктором
Астафьевым…
Мне повезло, что многие мои пьесы
были поставлены в лучших театрах СССР, а позже – в России, что повести и
рассказы мои печатались в лучших русских журналах, что я ещё не потерял
рассудок и продолжаю писать свои книги на вполне достойном, как говорят мои
собратья по перу, уровне.
Знаю свои недостатки – горячность,
торопливость… но ведь первая любовь – она главнее, а моя первая любовь,
сводившая меня с ума с самого детства, – это поэзия… Стихи пишу до сих пор,
когда они сами приходят, как удивительные гости среди ночи… Но пишу и пьесы –
недавно закончил работу над трагической историей “Режим Аська” (об одиночестве
людей), пишу и прозу – летом надеюсь закончить работу над романом
“Наслаждение”. О чём он – как расскажешь в двух словах? Наверное, о великом
даре, который вручён каждому из нас отцом и матерью, Господом Богом и судьбой,
– о жизни, которая несмотря на мерзости бытия, на огромные испытания наши, всё
равно есть чудо и радость.
Вот и всё. Половина времени уходит на
преподавание (надо же зарабатывать на хлеб), на издание журнала “День и Ночь”,
который мы учредили с В.П. Астафьевым, чтобы помогать молодым сибирским
писателям, ставить их на крыло. Эта работа ведётся мною и двумя-тремя моими
собратьями по перу, по сути, на общественных началах.
Конечно, добрые дела наказуемы, есть коллеги, злобно шипящие на нас. Так они шипели на Астафьева (правда, сейчас выдают себя за любимейших его друзей), так шипят на всех, кто “в очках” или “в шляпе” – наша трагическая революция, помимо того, что создала великую империю, поощрила и всё тёмное в людях.
Читая современные книги, листая с
раздражением и свои, порою думаю: если бы не повесился Есенин и не застрелился
Маяковский, не сгнил в тюрьме Мандельштам, не умерли в изгнании Шмелёв и
Бердяев, Ильин и Бродский, если бы не расстреляли Павла Васильева и не полезла
в петлю Марина Цветаева, если бы не сломали судьбу Анне Ахматовой с её
арестованным сыном и Твардовскому с его высланной за Урал семьёй, если бы!..
вот была бы литература! Увы, имеем, что имеем…
Великое счастье, что не погиб на
войне мальчиком Астафьев, что бандиты не убили в семидесятых годах Распутина
(жив остался), что есть ещё Александр Солженицын, есть Михаил Успенский (Красноярск),
Евгений Попов (Москва), Михаил Вишняков (Чита), Валентин Курбатов (Псков),
Михаил Кураев (Питер)… Наберётся с десяток русских писателей, труды которых
позволяют надеяться, что страна с великой историей не превратится в
третьеразрядную гостиницу для иноземцев…
Надо работать.
Роман Солнцев.
Весна 2006 года,
Красноярск».
Работать – увы – ему оставалось недолго.
Этим мне и хочется завершить очерк – малую дань благодарности человеку, так много сделавшему для меня и для десятков таких, как я.
2007 г.
Омск
|
|