| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск седьмой
Сибирь - Восточная Европа
Всякая благородная личность глубоко сознаёт своё кровное родство, свои кровные связи с отечеством.
Виссарион Григорьевич Белинский
Александра Феноген
ДНЕВНИК ПАЛОМНИКА
(Окончание)
Пятница, 15-е августа 2003 г.
Главное событие на сегодняшний день –
Музей казаков-некрасовцев и молокан. Музей намного интереснее, чем
краеведческий музей в Ахтарях, например, хотя Левокумск не город, а район.
Подъехали мы, нас встретили ребятишки в национальных костюмах, с хлебом-солью…
Они запели свою песню, потом мы свою – и вместе повели хоровод прямо на улице.
Целовались, обнимались… У них у всех добрые глаза и мягкий, певучий говор.
Потом нам показали музей, и наш ансамбль пел вместе с тремя-четырьмя местными
казачками. И все поочередно удивлялись, удивлялись сходству в говоре, песням,
многие из которых – общие, и они восклицали : «Вы наши! Мы ваши! Мы – одно!»
Много общих песен, мотивов, много
общего в говоре, но и немало отличий… Больше всего нас изумил народный костюм
казаков-некрасовцев. Это что-то совершенно непонятное… яркие цвета, какой-то балахон
в полоску, фартук, особый способ надевать платок… А ещё бисерные булавки
замысловатых моделей, которые казачки делают сами. Интересно, что в России даже
нет ткани, из которой они шьют себе эти костюмы – а покупают её в Турции…
Мне ещё показалось странным и то, что
многие лица казаков – азиатские, порой даже татарские. Правда, казаки были
народ разнородный, среди них было много татар, перешедших в христианство… А
казаков, рождённых из смешанных браков с татарками, турчанками, называли –
читала я где-то – тумами.
Эти некрасовцы жили в Турции примерно
250 лет, но не смешивались с турками. Одна из причин, по которым они вернулись
в Россию – то, что все уже стали между собой родственниками, и у них начали
появляться проблемы с генетической наследственностью. Но..., значит, они с
турками не смешивались, откуда же у них такие «турецкие» лица?
Наверняка, их физиономия «сложилась»
до того, как они ушли в Турцию.
Но откуда этот странный костюм? В нём
тоже что-то восточное, непонятное… Ведь приспешники Игната Некрасы были
донскими казаками. И их костюм – тот же, что сохранился и у нас: сарафан,
чехлик, чепчик, а не какие-то разноцветные балахоны, которые, конечно, весьма
красочны и экзотичны, но неизвестно откуда пришли…
Мне вспомнилось некрасовское знамя в
Старочеркасске – его разноцветные яркие квадраты, похожие по краскам на костюмы
казаков-некрасовцев, и какие-то замысловатые символы, напоминающие бисерные
булавки... Наверное, это сравнение покажется вам странным, но странными мне – и
не только мне – показались и знамя, и одежда этих, будто бы родственных нам
казаков… Правда, я не специалист ни по костюмам, ни по геральдике, но всё это
слишком уж бросается в глаза.
Музей в Левокумске замечательный. Его директор – та же Людмила Васильевна Евдокимова, руководитель ансамблей казаков-некрасовцев, взрослых и детей… Энтузиаст, человек вольный и решительный, именно к ней обратился Василий Васильевич, сообщая о нашем желании приехать сюда. Она рассказала нам, как всё началось: музей, ансамбли, интерес к казакам…
Людмила Васильевна Евдокимова: – В 1973 году я приехала сюда работать по приглашению и руководила танцевальным детским коллективом. Каждое воскресенье я видела, как казаки-некрасовцы ходили в храм в своих национальных одеждах. Однажды я пришла к казаку-некрасовцу Ивану Яковлевичу Никулышкину за молоком и стала его расспрашивать. А ещё раньше я наблюдала, как они в воскресные дни пляшут, поют, и мне было совсем непонятно даже, как они пропевали песни. Не могла вообще разобрать текст, о чём они поют. И когда я стала расспрашивать, кто вы такие, они отвечали – казаки-некрасовцы. Я говорю: да я о таких вообще никогда не слышала. Я знаю ставропольских казаков, которые назывались гребенскими, я знаю кубанских казаков, я знаю донских казаков, а кто такие некрасовцы, мы вообще никогда не слышали. А они в ответ – как не слышали? А у нас Игнат Некрасов был атаманом и он нас увёл в Турцию. Ну, пришлось поднять учебники истории, пришлось читать, откуда это, что это, и когда я узнала, что это связано с Булавинским восстанием, тогда стала, конечно, всем интересоваться. Ивана Яковлевича спрашиваю – а есть у вас песни про Игната? И Иван Яковлевич начинает петь:
Не заря, заря занималыся
Не красна солнца вокаталыся
Не красна солнца вокаталыся...
А в песне говорится, что атаман Игнат Некрасов был на Дону, и пришлось ему сражаться с войском Юрия Долгорукого, и ушёл Игнат с Дона на Кубань, а с Кубани во туречину, и в конце песни говорится:
Ты прощай, прощай, наш тихий Дон,
а тебе царю, шельме, не за что.
Через тебя я иду во неволюшку,
во неволюшку, во туречину,
Умирать буду – я и там помру,
Если жив буду – я опять приду,
Я опять приду на Кубань реку.
И вот это меня и
потрясло, последние слова. Я сопоставила все эти данные, и заметила, что,
действительно, казаки ушли и прожили там 254 года и вернулись к нам и выжили,
наверное, путём сохранения своего духа. И они нам вернули уникальные культурные
ценности... но тогда до меня не доходило, что это богатейшие ценности, а по
одной песне невозможно было судить, и я тогда пошла по бабушкам: «Бабушки, а
как вы праздники проводили, а как вы свадьбы проводили, а какие у вас
религиозные праздники отмечаются?». Стала ходить к ним в церковь на службы,
смотреть, как служат, стала присматриваться ко всему, и в конце концов – в 78
году я создала ансамбль «Некрасовские казаки». И когда мы впервые поехали в
Ставрополь, на фольклорный праздник, и нас увидели там, все удивились: «Откуда
вы такие? Кто вы такие?» Ну, конечно же, пришлось рассказывать, кто такие, и
вот уже прошло 25 лет, как существует этот коллектив. А 11 лет назад мы создали
центр традиционной русской культуры, в котором есть этнографический музей,
мастерская по изготовлению некрасовских сувениров, и четыре
фольклорно-этнографических ансамбля.
Людмила Васильевна ездила со своими
ансамблями по России, были они и в Америке, на международном фестивале, но
больше всего они вспоминают поездку в Турцию, в те места, откуда казаки
вернулись 40 лет назад на Родину.
И вновь получается очень интересный факт
– пока они жили в Турции, их душа постоянно рвалась к России, к той
исторической родине, где за 250 лет уже ничего своего не осталось. А приехали в
Россию, душа стала тосковать по Турции, по стране, где осталось их детство,
немалая часть их истории, и, не в последнюю очередь, могилы родных…
Людмила Васильевна
Евдокимова:
– Поездка была неожиданной, мы и не думали, что нам придётся поехать в
Турцию.
Приехала к нам в
гости единственная оставшаяся в Турции семья казаков-некрасовцев. Их родители
живут здесь. И вот они нам дали средства для поездки в Турцию. Нас там очень
хорошо приняли. Было очень тяжело ехать – ехали трое суток, но не сама дорога
была трудная, а ожидание было трудным – когда проезжали уже последние
километры, все вглядывались в окна, пытались найти хоть что-то, какие-то
знакомые места. Но за 40 лет всё настолько изменилось, что, конечно, трудно
было что-то узнать. Приехали в село в первом часу ночи. Нас жители ждали весь
день и в полночь разошлись. На окраине села светилась будочка, там сидел турок.
Когда мы подъехали и спросили, как проехать к Владимиру Дгирмиджи, он нам
объяснил, а потом, когда мы уже начали отъезжать, он вдруг сорвался с места,
бежит и кричит:
– Остановитесь!
Остановитесь!
– Что случилось?
– А вы не казаки,
которых мы ждём?
– Казаки.
– Ой, так я вас
провожу!
Прыгнул к нам в
автобус, довёз нас до места и мы едва успели открыть дверь, как по какому-то
беспроволочному телефону – собралось всё село. Первое моё впечатление, и самое
сильное – когда в салон автобуса зашла первая учительница казаков-некрасовцев.
Она шла по рядам, и узнавала буквально каждого: Дунютка, Гаврюшка, Андрюшка.
Узнавала каждого и плакала – и это было очень трогательно.
Представляете себе:
за сорок лет не позабыли друг друга. Идём по улице, подходит человек: «Домна,
ты меня помнишь? Я Измаил, или Хуссаин, с тобой учился». Было очень много таких
трогательных встреч. В Бандерме на площади собрался весь город, и мы там
выступали со своим концертом, потом турки пришли со своими музыкальными
инструментами и играли и плясали вместе с нами, всё было очень интересно.
Приехал мэр города Бандерме, приехал мэр Майносского района, и вся
администрация села Каджагёл была на этой встрече, было очень трогательно и
интересно.
Странно, что даже те, кто имеет дело с казаками-некрасовцами, вернувшимися в 1962 году из Турции в Россию, о нас, потомках казаков-некрасовцев, оставшихся в Добрудже, мало знают… И сами казаки, которые по преданию знают только, что «остались наши и в Рамынии», и специалисты… Когда Людмила Васильевна получила письмо, в котором Василий Васильевич выражал желание приехать и познакомиться с жизнью наших «соплеменников», она была в изумлении:
Людмила Васильевна
Евдокимова: –
Иду я по улице, мне почтальон кричит: срочно идите и получите письмо, вам пришло
письмо из Румынии. Я пришла на почту и думаю: ну от кого может быть такое
письмо? Я даже не подозревала ничего. И когда я его открыла и начала читать,
меня, конечно же, прошиб пот: атаман Иван Дранный, потомки Ивана Дранного, –
это настолько было удивительно, мы только в книжках по истории об этом читали,
и вдруг – живые свидетели, потомки этого атамана. У меня дух захватило! Я сразу
позвонила нашему священнику, отцу Феофану Бандеровскому:
– Феофан Кирсанович,
вот, так-так, вы знаете, пришло вот такое письмо.
– Да ты что,
Васильевна?!
– Что мы будем
делать, что будем отвечать?
– Приглашай их на
престольный праздник, чтобы они на праздник к нам приехали.
Ну, так получилось,
что вы приехали чуть раньше, нашего престольного праздника не дождались, к
сожалению, но всё это как-то с трепетом воспринимается, неужели вот это правда,
что вот ещё русские люди где-то живут и сохраняют русскую традицию?!...
Коллектив ваш,
конечно, удивительный, у нас уже как-то старые люди уходят из жизни, а молодёжь
старается модернизировать казачью музыку. И поэтому, по-моему, песни становятся
побыстрей, и все их делают под пляску. Я послушала, как ваши женщины поют наши
казачьи песни, с каким степенством, с каким распевом, с какой раскачкой
красивой – это действительно, не поют, а ведут песню. Мы просто в восторге, вся
наша администрация, не столько казаки-некрасовцы восхищаются, сколько мы,
местные русские люди восхищаемся тем, что вы вот там сохраняете. Ведь вы совсем
близко к Европе и всё равно европейская массовая культура на вас не оказывает
такое влияние, как вот здесь, у нас.
В музее выставлены предметы быта,
костюмы, фотографии…
Несколько комнат убраны по-казачьи и
по-молокански.
В углу – портрет Кондратия Булавина –
он очень похож на бюст-изображение Некрасова, выставленный в старочеркасском
музее. То же лицо, выражение то же самое – решительность, воля, непокорство…
Людмила Васильевна рассказала, как
приезжал сюда Ф.М. Тумилевич, как он ходил к главным представителям общины, как
ему отдали все документы, бумаги, которые у них имелись. И которые как будто
канули в воду. Они не были до сих пор опубликованы, после смерти Тумилевича его
жена отказалась что-либо показать…
– Я даже не знаю, что они ему дали,
но, должно быть, важные очень документы… Я спросила у умирающего Саничева,
который привёл казаков обратно в Россию: «Василий Порфирьевич, ради Бога,
скажите хоть, что вы ему дали…» Не сказал…
Так что где-то, наверное, хранятся
ещё документы некрасовцев, наверняка и в архивах Турции ещё много неизученных,
неисследованных бумаг, некрасовцы – это пока загадка истории, загадка, частью
которой являемся и мы…
Людмила Васильевна дала мне
посмотреть некоторые статьи о казаках-некрасовцах, которые она собирает и
хранит в музее. Среди них есть очень интересные – многие написаны Еленой
Агеевой и Николаем Денисовым – я с ними познакомилась однажды в Кишинёве.
Интересно, что они публикуют многие
статьи о казаках-некрасовцах в журнале Музыкальная Академия. Николай
Денисов музыковед, и, если я не ошибаюсь, специалист по церковному пению.
Например, в третьем номере за 2002 год вышеназванной газеты Агеева и Денисов
опубликовали статью о записках казака-некрасовца В.П. Санича (он «привёз» из
Турции на Родину своих собратьев) на листах книги Следованная Псалтырь с
Часовников.
Мне эти записки показались
интересными, и я списала несколько из них:
Л.218. В лето
Л.219а. В лето
В лето
В лето
Л.220. В лето
В лето
В лето
В лето
Л.220а. В лето
В лето
В лето
Л.221. В лето
[………]
Л.222.
Игнат аставил завет
царю не покаряться, при царе в Расею невозвертаца. Атамана войска кубанскова
выбирать на адин год.
Атаман ащели без
правды пайдёт, Круг магет паучить и сверзить.
Л.222а. С туркими ни
сапщатца и не соединяца. За туркых женщин не давать и у туркых казакам женщин
не брать.
Ащели кто не
послухает, казнить смертию.
Женщина – мать.
Абижать нельзя. Ана даёт нам род. Казак аще ли абидил жену, вести на Круг
учить.
Л.223. Аще ли кто
насилует женщину или девицу, бить плетьми до смерти.
Изменника войску
растреливыть. За измену мужу жену в куль да воду.
Вдов, сирот,
стариков содержит Круг. Казаки тварят милостыню вдовам, сиротам тайна, чтобы
человечей глаз не видил.
Л.223а. Почитать
старших.
Девык замуж давать
18 гадох.
Держадца старый
веры.
Папа, неспалняющего
волю Круга, можна убить.
Некрасовцу без
грамоты нельзя.
Ворох убивать.
Лист 224. Заветы
Игната Некрасова списал из самоследованова Псалтыря в лето
В лета
Л.224а. В лето
В лето
Л.225. В лето
В лето
В лето
[…]
Л.226. В лето
В лето
В лето
Л.226а. 21 сентября
1962 года мы сели на советский теплоход «Грузия».
22 сентября 1962
года приехыли в Новоросийск. Мы вступили на землю предкох. Мы пришли до своего
языка. Мы исполнили ЗАВЕТ ИГНАТА.
Я спрашивала многих некрасовцев, и в
первую очередь стариков, которые хорошо помнят жизнь в Турции, о Заветах
Игната, но ни один из них не имел ни малейшего представления, а всё это будто
бы не так уж давно и произошло… Неужели у казаков-некрасовцев память, и
особенно историческая память, так коротка?… Даже записи эти какие-то странные.
Ничего о военных порядках, ничего о деятельности Круга, упоминается, что было
отобрано оружье, что был закрыт Круг, а чем занимался Круг, кроме наказания непослушных,
не ясно. А что они делали с оружьем до того, как турки его отобрали – ни слова…
И ещё: со временем драматизм жизни
казаков в Турции становится всё сильнее – кажется, их жизнь там становится
просто невыносимой – отобрали оружье, школу, землю, язык, фамилии… А
сегодняшние старики, которым было по 20-25 лет в момент приезда в Россию,
никакого зла от турка не помнят. Всё твердят, что им хорошо там было, что,
может быть, кого-либо и когда-либо турок и угнетал, но никак не их…
В статье Притягательный берег
Игнат-казаков в газете «Кавказский край» (20-26 июля
«Книга Игната хранилась две сотни лет
в священном ларце в церкви на Майносе. Утеряна в 62 году, при переезде».
Как объяснить то, что никто из
казаков не помнит эту книгу, даже по преданию о ней не знает? И как могла
потеряться такая бесценная вещь?
И вообще много здесь странного,
непонятного, запутанного…
* * *
Бабушка Татьяна – Валина соседка. У
неё живут дядя Кирюша с дядей Гриней. Мы идём к ним в гости… Бабушка Таня
Елисютикова очень симпатичная, прекрасно рассказывает, и её сильное щаканье
придаёт особый колорит её речи… В доме тоже немного божественного, хотя живут в
нём люди немолодые… Есть 2-3 иконки, да не настоящие, а просто бумага,
наклеенная на дерево и покрытая лаком… Говорят, что когда они уезжали из
Турции, представители турецкой власти забрали у них в церкви все иконы – «Если
мы заберём у вас иконы, вы не уедете»… Уехали и без икон! А иконы,
говорят, вошли в достояние Хаджии Софии, что ли. Когда казаки были в Турции в
гостях, они попросили посмотреть свои образа. Им показали замечательный альбом
– «вот они, здесь, у нас, но мы их вам не вернём. Пусть российские власти с
нами об этом поговорят. Может быть, в обмен на наши предметы искусства, что
хранятся у вас, и отдадим». Но Левокумский район далеко от Москвы, далеко
от властей. Сюда приезжают, записывают, фотографируют, забирают, что можно, и
уезжают. Никто по-серьёзному не думает о судьбе этих людей…
Бабушка Татьяна рассказывает мне
растяжно, почти нараспев, об их жизни в Турции:
– А в Турсии как жили? Хорошо жили, хорошо. Може раньше хто страдал, а мы хорошо прожили.
А дом у нас был –
хата, щулан, поветка, лапаз, сарайщик, гарнушки. Летние гарнушки были. А зимние
– у нас кухня была зимняя. Пещку топили, в чугунах, в медниках, в пещке всё
варили. На мангалах варили. Из пещки жар выгрябаешь, угли, нагарела пещка и
становишь на мангал кушинья, а она вариться.
К Пасхи всё мазыли,
все кутухи мазыли, этими каровьими кизяками: пясок, глина, а белую глину – мы
звёсткой не пользовались – белая глина была – копали ездили, в сёлах такие яры
были – накопаем, и потом её комками поделаем, повысушим и поскладём их в сарай.
И пользывыимси. Вельками её поталкём, ситой просеем, пясощку, и мажем. Кажный
мазыть не знал, пальщикими мазали, чтобы были ровные ряды, а потом щёрным
обводишь. Поветки мазыли, полы щёрным, потом пошло красный глиной мазыть, а то
щёрный глиной мазыли, рогожки стялили. Были дерявянные кровати. Хто на кровати
ляжить, хто на лавке. Кровать как поширше, а лавка поменьше. Детишкых вот
соберём, если к Пасхи помазыли, чтоб дети об стенку не хваталися. Чтоб не
облапали, до Пасхи чтоб свежа было.
В пост всё постное
ели. Мать стала молиться, и нам будить говорить: молитесь детушки и вы. И мы
молимся. Без нащалу не ложились, без нащалу не вставали. Кюпи были с водой – в
кюпи наливали воды, пойдёшь, воды нощу пить, мать будь говорить:
«Смотри, вода спить,
а ты её побуди. Кухликом поболтай, поболтай в кюпи воду, и пей.» Без молитвы не
пили. Иде бы не были, иде бы мы не работали, всегда с нами Бог, всегда
крястились, ни турков не стяснялись, никого не боялись. И нихто нам не
запрящал. Две у нас церкви были, одна была Троиссиской, одна была Успенская. Я
сама с Успенской церкви, а дед у мине из Троиссиской.
А я про Игната даже
не знаю. Как мама рассказывала, уходил он от царицы от Катярины, напоил её и
спать положил. Они поснули, а он свои корабли и своих людей, как всех поднял и
посадилиси и поплыли. А она царица будто бы гнала, гнала и не догнала. И она
яго прокляла: чтобы вы всё равно не размножилиси. И не размножилиси.
Много нас нет. Не размножилися мы – мало людей было.
Татьяна Елисютикова помнит, как
бабушка ей рассказывала, что её сестра осталась в Румынии: – Две сястрицы
были у бабушки: Аринка сястра и Ганька сястра – и она к ним ездила и вот как
ваши женщины, в такой была в адежде, адетая. И была картыщка, куда делыся не
знаем. Хранила наша мать её, хранила и показывала: вот бабушка. Бабушка у нас
сто лет жила.
Да, знали, что у
Румынии есть наши – она, наша бабушка гаварила: детушки, с моёй сястрицыны
стороны журавли лятять, у маёй у сястрицы похолодала. Када улятают с тёплыи
месты, с Турсии назад, она буить гаварить: с нашей стараны в Рамынию палятели,
к маим к сястрицам палятели. Они были Щеревановы, их прозвища была Щеревановы,
а фамилия, как она вышла за нашего за дедушку, Бакачёва.
А муж мой
Елисютиков. И вот, Гриша говорить, что и у вас есть Елисютик семья. Спаси
Христос, хто вас вот суды привёз и как вы надумали, хто из вас. Спаси Христос!
А дедушка Нифанти, муж бабушки
Татьяны, рассказал, как турецкие власти не позволяли казакам носить оружье:
– Сколько мы были,
жили, когда наших в армию брали, только в больнице, за больными ухаживали,
дороги лили, а винтовку им не давали.
Палку дадут и с
палкой там сторожишь, только с палкой.
Бабушка Тяня накормила нас рыбой,
потом показала свой костюм – балахон и всё остальное.
О своём прошлом они почти ничего не
знают. Сохранилась какая-то смутная легенда об Игнате, за которого хотела выйти
замуж Катярина, а он ей отказал, и поэтому вынужден был уехать в Турцию. А туда
султан его не принял, пока он не прострелил своё знамя. Знамя, которое
выставлено в старочеркасском музее... На одной стороне изображён восьмиконечный
крест, а Некрасов должен был стрелять в этот крест, чтобы доказать свою
верность султану… Он, конечно, схитрил и прострелил ниже креста. Варианты
существуют разные – то ли однажды, то ли трижды стрелял. На знамени в музее
одна лишь дырочка. Они не знают даже, что некрасовцы покинули Кубань и отправились
в Турцию после смерти Некрасова.
Валя с Никоном показали нам сегодня
«турецкую» икону, то есть привезённую из Турции. Икона стоит в маленькой кухне
во дворе. Славная старинная икона Богородицы, её бы на самое почётное место в
доме ставить, а не на кухню прятать…
А потом глава семьи решил показать
нам и старинные книги – одна – по-видимому, Часовник, а другая – наверное,
Шестоднев, я в этом мало разбираюсь… Никон с гордостью поставил драгоценные
книги на стол и… у меня мурашки пошли по коже – послюнил палец и стал листать
эту бесценную святыню как телефонный справочник…
Они люди добрые, гостеприимные, но
следует сказать, что не воспитанные в духе сохранения своего,
идентичности своей – к сожалению, у нас это явление так же распространено. У
Вали высшее музыкальное образование, Никон тоже что-то кончал, техникум
какой-то, кажется, но чего-то не хватает их образованности. Я знаю, что у нас,
перед тем как читать богослужебные книги, человек обязан вымыть руки и
перекреститься. А тут… Разве что духовности им не достаёт, духовности, без
которой, несмотря на образование, человек остаётся каким-то неполноценным,
каким-то духовным и душевным калекой...
А жаль, конечно… Это наверняка
связано с тем, о чём мы беседовали в Новопокровском с отцом Георгием, а именно
с тем, что религиозные ценности потеряли свою силу, своё значение, а вместо них
люди не получили ничего.
Люди здесь живут похуже, чем на Кубани, хотя работяги – видно, что стараются: у каждого скот, птица. Но то же ощущение, что чего-то не хватает. Как дом старообрядца, в котором нет иконы… Как будто дом пустой…
Суббота, 16-е августа, 2003 г.
Сегодня день без особых событий. С
утра съездили на рынок в Левокумск – обыкновенный рынок, на котором нечего
купить, потому что почти весь товар турецкий, как и у нас дома, ничего русского
нет, одни лишь конфеты. И, разумеется, мы все накупили конфет, ведь это один из
подарков, которые всегда привозят из России.
Потом – или ещё до рынка? – нас
возили в Дом культуры, потом на винный завод, где нас заставили два часа
любоваться пустыми бочками. К счастью, на заводском дворе растут прекрасные
цветы, и наши казачки вдоволь налюбовались ими. Бедные, они сегодня измучились.
Проходили весь день в «обряде», в длинных сарафанах, ибо так велела Людмила
Васильевна. И нельзя было возражать…
В полдень Людмила Васильевна
пригласила нас на пельмени, и все мы – Василий Васильевич, Таня, я и семья
Людмилы Васильевны – дружно лепили эти пельмени. Которые потом, ещё дружнее,
всей компанией, съели…
Валя вместе с собакой Куклой, которая
нас с Таней почему-то особенно полюбила, проводили нас до микроавтобуса. Едем в
Кумскую Долину – это совсем недалеко – там тоже живут казаки-некрасовцы.
Уже чувствуется усталость – столько
дней в дороге, «верхом»… Но паломнику жаловаться не пристало… А ещё, как
говорили наши предки: Терпи, казак, атаманом будешь! Ну, нам всем
атаманами, конечно, не быть, но потерпеть ещё немножко нужно – куда деваться…
Судьба некрасовцев была, конечно,
отнюдь не лёгкой. В их преданиях говорится, что из России ушло 70 лодок по 30
человек. Часть сразу уехали на Майнос. Часть остались в Добрудже, в Болгарии…
Наверное, те, кто уехал позже из Добруджи на Майнос, отправились туда, где уже
жили наши казаки. И их назвали там дунаками, потому что они приехали с
Дуная. В Турции они тоже переезжали – то туда, то сюда – в принципе это была
очень подвижная группа. Им переселиться на 200-300 километров, со
всеми своими семьями и домами, было нипочём… Кочевники!…
В Турции многие умирали – какой-то
мор был, потом терпели разные притеснения со стороны турок. Но не поминают их
лихом. Помнят турецкий язык – вот бабулькам казачкам привлекательнее показалось
побеседовать по-турецки с нашим Мудином-водителем, чем с нами, – ведь на
русском языке они общаются постоянно… В 1962 году покинули Турцию, чтобы
приехать в Россию, 999 человек – тысячный родился на теплоходе. Они якобы
старались исполнить завет Игната – вернуться в Россию, но не при царе.
Американцы их уговаривали переселиться в США – но не уговорили. Несколько семей
уехало туда, но – буквально наперечёт. Большинство пошли «по своему языку».
Вернулись. И что же вышло? Их здесь разлучили, поселили в двух деревнях, рядом
с людьми самых разных этнических и религиозных групп – тут и молокане, тут и
русские – чтобы растворились, утратили сплочённость свою. Их здесь осмеивали,
не давали им воли сохранять свои обряды – хотя, как ни удивительно, позволили
построить церковь – в то страшное время, когда в СССР церкви разрушали. Детям
не разрешали ходить в церковь, снимали с них кресты, обижали… И вот как вышло:
на протяжении 250 лет сохранив веру и традиции в Турции, в иноязычной,
иноверной среде, за какие-то 40 лет они почти полностью утратили свои ценности
в России. Сейчас их осталось 632 человека, в основном, старики и старушки. «Вам
повезло, – говорят они, – что вас там много. Вы смогли сохранить
то, что нам не удалось…»
«Лучше они бы к вам тогда поехали»
– вздыхает Людмила Васильевна…
В Кумской Долине нас встретил в
церкви батюшка Феофан Бандеровский. Он отслужил утреню, на которой
присутствовало несколько старушек в обыкновенной, будничной одежде. «Завтра,
на праздник, придут в костюмах», – говорят нам… А у нас всегда ходят
в церковь в традиционном обряде, правда, по праздникам надевают самое красивое.
Потом пошли беседы, Василий
Васильевич рассказал им о нашей истории, но вряд ли эти простые
семидесятилетние старушки поняли что-нибудь.
Здесь, вроде бы, люди построже насчёт
веры: постятся, соблюдают праздники… Только не долго им ещё существовать.
Исчезнут и они… Людмила Васильевна говорит, что следует обратиться в ЮНЕСКО,
чтобы они помогли нам, как этносу, стоящему на пути исчезновения… В самом деле,
ведь даже если какой-либо вид животных или растений начинает исчезать, его
перемещают в заповедники, заботятся о нём. Нас тоже, что ли, в заповедник поместить?
Но человек ведь не растение и не животное… Помощь, конечно, не помешала бы, но
помочь они могут материально, а главное мы должны сделать сами. Сохранять,
оберегать, возрождать и главное – по-настоящему любить и ценить всё своё. Ведь
наша судьба – исключительная, необыкновенная, и мы должны ею гордиться…
У нас, у «дунаков» положение пока не
такое критическое, как у здешних, но мы должны учиться на их опыте. У нас,
слава Богу, пока жива вера. И вера для нас – источник жизни и сил. Нас и
численно больше, и интерес к нашей истории, к нашему быту, к традициям
ощущается среди нас сильнее. Потом – у нас организация. Мы стараемся, мы
пытаемся… вот, мы даже хотим завязать что-то – установить связи, найти своих,
узнать подробнее, кто мы, откуда мы и зачем…
У них этого нет. И, мне кажется, у
других общин – в Америке, в Австралии, на Аляске – тоже…
Церквушка в Кумской Долине маленькая,
две крохотные луковицы с нашим старообрядческим крестом, цветы на дворе…
– Где некрасовцы,
там и цветы, –
замечает Людмила Васильевна. – И у нас есть цветы, конечно, но
не столько, как у них…
Я мысленно улыбаюсь… В самом деле, наши женщины, куда бы мы ни приезжали, первым делом замечают цветы, спрашивают, как они называются, просят семян. В наших сёлах дворы утопают в зелени и в цветах... Вспомнилась и красивая церковь в Новопокровке, где двор был тоже полон цветов. Да, это чистая правда: где некрасовцы, там и цветы…
Суббота, 16 августа 2003 года
Левокумье (общественно-политическая газета Левокумского района Ставропольского края):
Румынские старообрядцы навестили земляков
Позавчера с
дружеским визитом в наш район прибыла группа старообрядцев – представителей
общины русских-липован Румынии. Потомки казаков-некрасовцев, до сих пор
сохранившие веру, язык и старообрядческие традиции своих предков, совершают
паломничество по местам расселения переселенцев из Турции – городам
Старочеркасску и Ростову-на-Дону, посёлкам Новопокровску и Некрасовке на
Кубани, а в нашем районе – по с. Бургун-Маджарам и п. Кумской Долине. Здесь
делегацию встретила директор центра традиционной русской культуры молокан и
казаков-некрасовцев, Л.В. Евдокимова.
Вчера зарубежных
гостей принимал глава районной государственной администрации Н.А. Щербина.
В ходе встречи, в
которой также приняли участие заместитель главы РГА Т.Ф. Тивикова, старообрядцы
узнали о том, чем живёт наш степной район, и рассказали о своих традициях и
обрядах.
Присутствующие
обменялись подарками, но самое приятное – некрасовцы завершили встречу
казачьими свадебными и уличными песнями.
О. Лежина
Небольшая, почти незаметная заметка в районной газете. Я ведь тоже журналист – думаю, можно было бы очень интересную статью о нас написать. Или я уж слишком субъективно ко всему отношусь? Слишком всё это во мне живо, и слишком я за всё это переживаю. А для других – ничего такого сногсшибательного в нашей истории нет. И это, в какой-то мере, даже естественно… У меня, например, к истории папуасов – тоже нет большого интереса (!). Хотя, кто его знает, может быть, и есть – хотя бы как к экзотике…
Воскресенье, 17-е августа, 2003 г.
Как правило, паломники заботятся
только о своём духовном обогащении, совершенствовании, они едут или даже пешком
идут, посещают места-святыни с единственной целью – наполнить свою душу духом
святости. И их не беспокоят неполадки с размещением, с транспортом, их не
смущают трудные условия дороги, проживания, питания… Но это значит, что и мы –
настоящие паломники: ночевали, сидя в автобусе, кое-кто предпочёл лечь на
земле, возле машины, потом провели две ночи в сырой обители, в подвале, и были
рады, что могли хоть головы приклонить на подушки. Ели, что нам давали, если
давали, если нет, терпели или сами покупали «по возможностям»… Но разница
всегда заметна: в Ростове нас напоили чаем, в Покровке приняли с накрытыми, как
на храм, на церковном дворе столами, в Левокумске мы участвовали в изготовлении
пельменей, а здесь, в Кумской Долине – строгий пост.
Каждый живёт, конечно, по-своему… И в
чужой монастырь со своим уставом не лезут. Но женщины наши удивляются: здесь
насчёт еды больно строго, а другие правила не слишком соблюдаются… В церкви
люди одеты по-современному – короткие рукава, бороды бритые, мужчины даже без
пояса, рубашка не навыпуск. Народу в церкви очень мало – одни старики да
старушки. Сегодня некоторые пришли в своих ярких, странных, с явным азиатским
«уклоном» костюмах. Цветы воткнуты в платок, завязанный почти по-турецки и
закреплённый булавками-украшениями из бисера.
И люди здесь не такие гостеприимные,
как наши. Не такие открытые. Какая-то внешняя, поверхностная, мало убеждающая
строгость. Или мне так кажется… Искалеченные судьбы, сломанная вера, сломанная
вековая традиция.
«Им следовало бы
приехать к вам, чтобы сохранить себя, а не в Россию» – бросила мне
как-то мимоходом Людмила Васильевна. Но уже ничего не вернёшь – история
движется лишь в одном направлении, идёт в шаг со временем...
Домики похожи на наши – полные цветов
дворы, многокомнатные побеленные известью помещения, фруктовые деревья,
огороды… В регионе много виноградников. Многие пьют. Остальных работа на
виноградниках изнурила…
Сегодня проезжали мимо высокого
восьмиконечного креста, поставленного в прошлом году, когда отмечали
сорокалетие возвращения казаков-некрасовцев на историческую родину.
Трагическая судьба маленькой
этнической группы! Их не сломало 250 лет, прожитых в иноязычном, иноверном,
инокультурном пространстве, но сломало 40 лет жизни – якобы дома, якобы на
родине… Сегодня, после службы в церкви подходит к нам молодая женщина, и
сообщает, что она родственница Ивана Дранного. Подробностей она, конечно, не
знает, и единственное, что может сказать, что фамилия её Дранная… Столько воды
утекло… Разве можно установить родство 300 лет спустя…? Разве что у
аристократов, у царей, а простые люди помнят свою родню 3-4 поколения… И
фамилия – это не доказательство…
* * *
Наша поездка подходит к концу. Завтра
пускаемся в обратный путь – домой… Что везём мы с собой? Частицу Родины в душе
и уверенность, что не зря сюда приехали. И что мы делаем святое дело, стараясь
сберечь и передать дальше то, что ещё сохранилось…
И снова песни – наши, их, общие,
снова задушевные беседы, разговоры, шутки за столом, кузнечики, малина, Аня,
Лина, наши хозяйки и девятимесячный сын Ани – Ваня. Странно как-то: перед самим
отъездом, люди вдруг, почти на глазах, сблизились… Неужели кровь всё-таки
заговорила?
Аня показывает нам свои стёганые
фуфайки, балахоны, старинные иконы… Одежда лежит в сундуке, иконы –
удивительные! – свалены в кучу на шкафу, спрятанные, забытые, запыленные… Жаль,
что камера осталась у Василия Васильевича!
Сегодня некто Семён Иванович – что-то
вроде светского лидера деревни – заявил: – Приезжали к нам многие, со всей
России и даже из-за рубежа. Но никто не был для нас таким близким, кровным, как
вы… Они говорят, что не знали, что нас так много в Румынии, и что мы
сохранили столько, они даже не представляли себе. Мы должны показать себя миру,
должны дать миру знать о нас, ибо лишь некоторые, редкие специалисты о нас
слышали, нами интересуются, а мы ведь – живая легенда, которая не должна
исчезнуть…
Казаки говорят, что после того, как
они покинули Турцию, там 5 лет была засуха, дела шли плохо, как будто
некрасовцы увезли с собой святость – так сказали им турки, когда они ездили в
1994 году в Турцию, посмотреть бывшие свои места проживания… Там одну их
церковь переделали на мечеть, кладбище разрушили – уцелела одна-единственная
могила, на которой они и голосили, поминая всех своих усопших… Как странно, как
страшно – уехать куда-то, оставив позади всю свою жизнь, могилы родных,
историю, уехать в места, которые на самом деле ничего для тебя не значат –
точно как наши предки уезжали из России в Турцию – в никуда, в ничто... И потом
вернуться, чтобы взглянуть ещё раз на то, что осталось, что было твоей жизнью…
Для их детей всё уже по-иному: для них Россия уже Родина, что-то уже есть там…,
а для стариков? Они вернулись посмотреть ещё разок на свою жизнь, и вдруг
обнаружили, что и следов той жизни не осталось, что всё разрушено. К новому
месту не привязались, а на старом всё исчезло, как будто никогда и не было… Как
будто жизнь прошла зря, как будто скитаешься по миру без имени, без прошлого,
без будущего… Страшно, когда нет корней, страшно, когда корни обрываются, ибо
это ведь корни твоей души, твоей жизни, твоей связи с теми, кто был до тебя,
кто научил тебя Надежде, Вере и Любви…
«Но мы же не знали,
что вы вернётесь»,
– извинялись турки, как будто таким образом можно оправдать разрушение чужой
истории.
Не довольны старые казаки и своей
жизнью здесь: «Нет уж святости, потеряно всё духовное»…
На нас они смотрят с каким-то удивлением
и явной завистью: чувствуют, что мы продержимся – пусть не известно, сколько,
но всё же дольше, чем они. Смотрят, как умирающий человек на здорового
сверстника, завидуя ему, что он ходит, смеётся, что может как-то отстоять себя…
Пима и здесь нашёл каких-то своих
родственников – они показали ему фотографию, на который он изображён ребёнком,
вместе с родителями. У него этой фотографии нет, а родители его погибли в
автокатастрофе, когда он был маленьким. Дядя Кирюша тоже нашёл родственника
одного из своих соседей. Но это уже другого рода родство. Правда, оно также
связано с нашими послевоенными переселенцами. Казаки смешивались с ними,
женились, выходили замуж, потому что небольшая их часть живёт и в
Новонекрасовке, возле Покровки. И это так же трогательно и удивительно…
Приезжаешь как будто на край света, готовишься встретить незнакомых людей, с
которыми тебя связывают лишь какие-то смутные исторические воспоминания,
думаешь, что голос крови не касается конкретных людей, а только места, духа… и
вдруг, ни с того ни с сего, находишь собственную фотографию, да ещё такую
фотографию, о существовании которой ты и не подозревал. Как будто самого себя
нашёл, свои следы – здесь, в отдалённом уголке, о котором впервые слышишь…
Как говорит тётя Ульяна: – Ну вот,
поехали мы в Рассею, посмотреть свои корни, ну, нам казалось, что мы и не будем
видать, знать про свою родню, но когда доехали мы до России, там нашли свою
роду, очень приятно они нас встретили, у церкви, с звоном, и батюшка, и люди –
все, видно, румынские – и они нас очень хорошо приняли, накормили, напоили,
определили. Нас нашла рода, которую мы век даже не видели, не знали. Она нас
забрала, пошли к ей в дом. Живут они тоже так, как и мы. И были они рады, что
нас встретили, а мы тоже, рады, что их видели. А потом дальше поехали. Куда ни
поедем, никогда бы не подумали – ничайна даже, по фотокартычках мы нашли свою
роду, по разговорам. Почали спрашивать, как звать, по прозвищам, и все были
рады, что мы встретились, и нам понравилось – очень хорошо люди приветили нас.
Мы пели вместе песни, вот песни у их – что у нас, что у их – те же самые песни.
Мы думали, что за такей границы будут может ни знама какие песни, а они всё
наши, всё казацкие песни и старинные. Так же и стихи, так же и у церкви пение и
усё. Пойдёшь, слухаешь – как будто у себя дома. И вот это дуже нас удивило, что
за стольки лет, стольки лет прошло – за которых мы и никогда ни слышали даже, а
вот сейчас мы увидели друг друга и погостевали очень приятно.
Как ни странно, на таком
географическом и историческом расстоянии далёкие родственники, «десятого
колена», как у нас говорят, которые дома уже и не считаются родственниками,
становятся вдруг роднее родного брата. Это так удивительно, порой даже
непонятно, но именно так реагирует человеческое сердце. Так, например, если
уезжаешь за границу и вдруг, неожиданно встречаешь там соотечественников – даже
таких, с которыми ты никогда и не думал вести дружбу дома – они становятся
почти родными, потому что есть что-то общее между вами, что-то связывающее, которое
сближает вас в инородном пространстве. Поэтому и бабушки в Кумской Долине с
такой радостью разговаривали по-турецки с Мудином: они вдруг почувствовали с
ним какое-то почти родство, род ностальгии по родной Турции – да, именно родной
для них – а он ведь турок, и уже никакого значения не имело то, что приехал он
из Румынии…
Мы снова и снова удивляемся их
наряду. Эти яркие балахоны, эти платки – красные с жёлтыми цветами, с
рукодельными разноцветными кисточками по краям – все одинаковые – оказывается,
они сами не знают, откуда они – их уже очень мало, и других таких не найти.
Людмила Васильевна рассказывала, что только когда они ездили в Турцию, проезжая
через Румынию, они и нашли где-то там такие платки.
А ещё не забыть про мутозыки –
это что-то наподобие наших церковных поясов, только не вязаные, а сшитые из
разноцветных лоскутков (видимо, искусство вязания этих поясов было забыто,
потеряно, и они придумали другой, более простой способ), у которых только по
краям кисточки, как у наших поясов, – и они завязывают эти мутозыки не на левую
сторону, как мы, а на спину. Ещё очень странным показалось то, что они втыкают
разные цветы и особенно базилик (кстати, у них, так же как и у нас, базилик
называют васильком) в платки – а у мужчин базилик за ухом, или в кармане.
Смотришь, стоит бабушка в церкви,
укутанная платком «по-бабьищи», как они говорят, а у неё на голове целый букет
цветов и целая дюжина бисерных булавок. Это ни на что знакомое не похоже. А ещё
обязательны белые носки… Их хоронят в таком обряде. Даже мужчин, которые не
сохранили ничего из традиционной одежды, хоронят в специальных, вышитых
рубашках, которые они берегут для последнего ритуала. Такие рубашки они,
видимо, носили раньше. Почему же они не сохранили свой обряд? Забыто и
искусство вышивания рубашек, как забыто и крюковое пение. В церкви они поют по
памяти – уже много десятков лет как забыли пение по крюкам, а просто запомнили
гласы и так вот и поют, передавая из поколения в поколение память этих гласов.
А у нас крюковому пению ребятишек учат в церковнославянской школе.
Сегодня, когда мы сидели все вместе
во дворе Ивана Семёновича и пели песни (сначала они не соглашались, потому что
пост, а потом как-то пошло…), мы спросили у них о преданиях, о воинском
прошлом, о «знаменитом» знамени Некрасова. Одна женщина, которая рассказывала о
свадебных традициях, вдруг начала говорить, как она в детстве видела это знамя
и даже пыталась украсть его, непонятно у кого – у турецкого мэра, что ли?
Правда, ничего толкового она так и не сказала, кроме того, что знамя было
простреленным – но это уж знает каждый, посетивший старочеркасский исторический
музей. О Заветах Игната они тоже ничего не знают, и вообще не помнят о своём
прошлом, о том, что казаки были когда-то наёмной кавалерией у турок… Но
женщина, которая всё это рассказывала, как-то вдруг брякнула: «Нам родители
строго запрещали: ничего никому не говорите!» Что не говорить? Кому? И у
них то же самое? Заговор молчания некрасовцев, о котором так часто говорит
отец… Что за сокровенная тайна с нами связана? Неужели то же самое – что бывшие
некрасовцы должны были защищать себя молчанием от презрения, от ненависти всех
тех, которых они постоянно смиряли? Но они сохранили своё имя – они и по сей
день называются казаками-некрасовцами, а мы лишь недавно начали снова
осознавать нашу принадлежность к этой группе… и то не все. Выходит, что они
продолжали называться казаками, но должны были ничего никому не говорить. Что
не говорить? Нет, здесь логика какая-то странная… Наши перестали называться
казаками как раз с тем, чтобы скрыть своё воинское прошлое. А они? Но ведь если
называешься казаком, ты признаёшься тем самым в своём прошлом. А они о нём
ничего не знают, да ещё и не должны были о нём упоминать. Странно как-то…
Потомки Игната Некрасы потеряли свою доблесть, забыли своё прошлое, еле-еле
держатся веры, носят причудливые наряды...
Много непонятного, но, конечно,
ответить на все вопросы нелегко. Важно, может быть, как раз то, что мы задаёмся
этими вопросами, а теперь увидели всё это собственными глазами и можем сравнить.
По-моему, поездка наша была успешной,
ведь нам удалось что-то завязать – восстановить связи… Даже если эти встречи
ничего не дадут в будущем, они всё равно важны, потому что теперь и здесь
знают, что мы есть, что мы сохранили из прошлого больше, чем они, что нас
много, что мы ещё держимся.
А мы тоже, наладив с ними контакты,
поняли, как важно сделать всё, чтобы устоять. Мы почувствовали, что, несмотря
на различия, корни у нас общие, и никто и ничто не сможет это изменить. А ещё –
чувство гордости в наших сердцах, что мы ещё живая община, в то время как они
уже практически на закате, что мы продолжаем развиваться, а они как бы застыли
в каком-то склепе и им оттуда уже не выбраться…
Возможно, эта поездка станет для нас
толчком – и мы постараемся сделать больше…
Я считаю также очень важным, что в
поездке не участвовали специалисты, учёные, а в основном простые люди. Научные
экспедиции, конечно, тоже нужны, но они всё же чаще проводятся. А вот такие
встречи простых людей, по-моему, дают тоже немало. Вот встретились наши тёти
Паши, Ульяны и Кулины с их тётями Анями, Настями и Татьянами, наши дядя Гриня и
Кирюша с их Сеней, Митей и Ваней – и побеседовали просто, на понятном всем
языке… И те и другие сохранят в памяти эту встречу на всю жизнь, расскажут о ней
детям и внукам, что вот, мол, есть наши и там, далеко… мы их видели,
разговаривали с ними… пели вместе. Когда специалисты встречаются с простыми
людьми, то берут, что им нужно – информацию. Фотографируют, записывают,
спрашивают и – обогащают себя чем-то, а взамен ничего не оставляют. Живого
общения, живой взаимной связи не получается… А простые люди запомнят главное:
кто и откуда приезжал, о чём спрашивал…
Вот и Семён Иванович Милушкин
размышляет вслух: – Вы наши родные – мы многих встречали – приезжали к нам и
из Москвы, и из Ленинграда, и из Волгограда и отовсюду… Но вы – самые наши
близкие – по нашей плоти и по нашей крови.
Единственно, что
немножко нам помешало, это что сейчас пост. Но и так, мы попели вам хоть
немножечко. А то могли бы и поплясать, и поиграть побольше. Но мы очень
довольны, спаси Христос вас, что вы приехали к нам, мы вам от души очень
благодарны.
Конечно, между нами
много общего – во-первых, разговоры, потом песни – очень много похожих, песни
наши – сходство такое, выкинуть слов можно очень мало. И Галымба подходит и
Сине море подходит, и все песни почти – наши.
Я считал, что в
Румынии вообще мало наших казаков-некрасовцев, а оказывается – больше всех
остались в Румынии. Видите – мы не знали этого до сих пор. Мы считали, что в
Болгарии больше или где-то ещё живут наши некрасовские казаки, а оказывается –
их больше всех в Румынии. Вот, даже родственники нашлися. Спустя 200-300 лет и
родственники нашлися. Между нами и вами есть связь. А чтобы сохранить всё это,
детей учить нужно, больше ничего. Иначе никак не сохранишь. Внука обучаю
духовному делу – может, он поймёт, – сына не мог выучить, потому что было
запрещено, а сейчас разрешено, и если сможем удержать это на внуках – это ещё
будет большое счастье.
И для нас тоже.
Поужинали по-постному, наши женщины
погрызли воблу, которую нам подарили в Новопокровке, мы с Таней наелись в саду
яблок и малины, потом долго беседовали с нашими хозяйками, Аней и Линой – и
легли спать. Вот и всё – и, хотя нашему путешествию ещё не пришёл конец,
паломничество уже завершилось.
Завтра начинаем долгий и нелёгкий обратный путь…
Среда, 19-е августа 2003 г.
Ну, вот мы и дома. Впечатления
десятидневного путешествия как бы оседают, отстаиваются, трудные моменты,
маленькие неприятности, ночи, проведённые в микроавтобусе, тряска, бесконечное
ожидание на таможнях забываются, остаётся главное – то, что закрепилось в душе
навеки. Для меня наше паломничество стало настоящим праздником души – да и не
могло быть иначе… Эта радость встреч, близость, тепло, чувство Родины,
интересная, непосредственная, поистине живая информация, полученная при прямом
контакте, которую нельзя даже сравнить с тем, что читаешь в книгах или смотришь
по телевизору…
Обратный путь был в определённом
смысле труднее, потому что все устали – набухли ноги от долгого сидения в
автобусе, и ныло всё тело от неудобного положения.
Наш микроавтобус летел обратно ещё
быстрее, но Мудин как-то умудрился – после четырёх штрафов за повышенную
скорость, которые заплатил по пути туда, – обратно обойтись без оных… И дорогу
уже знали лучше, и таможенники не имели причин придираться: с нас больше нечего
было взять…
Почти и не помнится дорога по России,
по Украине, ночёвка у того же Николаева…, на той же стоянке возле бензоколонки…
Но вот подъезжаем к Добрудже – остановка
в Измаиле – осматриваем церковь, которую восстанавливают. Василий Васильевич
говорит, что церковь эта была раньше старообрядческой.
Подходит женщина, мы у неё
спрашиваем, что и как. Да, церковь была старообрядческой, но так как
старообрядцев больше нет (Как нет, – удивляемся мы во весь голос – мы
ведь старообрядцы!… – женщина смотрит на нас с подозрением и становится
более сдержанной, осторожной…), церковь перешла в православную, то есть в
официальную церковь.
Галац, Дунай – наш Дунай! Сарикёйские
певуньи восклицают: «Как у нас красиво! Везде хорошо, а дома лучше»…
И у всех мысли летят быстрее микроавтобуса лихача Мудина, они уже давно дома, а
женщины говорят о том, как их встретят родные, особенно внуки, как обрадуются,
что бабушка приехала домой из России. И какие дома дела их ждут – нужно
картошку выкопать, нужно стирать, убирать в доме…
Красива ты, Россия, со своими
просторами, близка ты нам, но наш дом всё-таки здесь, там остались только
корни, а вершки – цветы и плоды – здесь. И сюда всё же нас тянет больше, к
нашему красавцу Сарикёю, несравненному нашему солнечному селу, где так много
цветов по дворам, как везде, где живут некрасовцы, где лиман сверкает серебром
по утрам, когда из его недр встаёт солнце, где камыши шепчут, пока не совсем и
не всеми понятую историю тех давних героических времён, когда чайки, каюки и
думбасы казаков быстро скользили по водам Разина.
И проезжали на конях гордые, быстрые, отважные казаки-некрасовцы – по добруджским степям, под горячим ветром пустыни… И казачки спускались по утрам на «низ» – набрать воды или постирать бельё.
А по праздникам в нарядных обрядах
ходили всем селом в церковь, потом пели песни, водили хороводы, любили,
страдали, воевали, работали, смеялись, плакали, печалились, тосковали, но
никогда не сдавались, никогда не отступали, не предавали и не переставали
верить – в Бога, в себя, в свою необыкновенную, нелёгкую судьбу… Нас здесь до
сих пор называют русскими – мы и сами себя так называем – а там, в России их до
сих пор называют румынцами, турчанами, болгарами. Как будто мы нигде не дома,
а, как евреи, на любой земле чужие… Но это не совсем так.
Здесь, в Сарикёе, мы у себя дома! Это местечко – Центр Вселенной – наша Родина. Этот на первый взгляд пустынный, не слишком приветливый уголок, где всегда засуха, где всегда дует ветер, но зато всегда светит солнце (в Добрудже больше солнечных дней в году, чем в любом другом регионе Румынии) – это и есть наша колыбель, которую мы носим с собой в душе, в крови, в сердце… Как заклинание, как любовь, как судьбу…
* * *
Проезжаем по нашей Добрудже –
красивые, хотя невысокие, древние горы, закруглённые, как прекрасные формы
вечно молодой женщины… Добруджа, наша кормилица!..
Заезжаем в Каркалиу – Камень, чтобы
оставить там дядю Кирюшу. Я впервые в этом нашем селении, втором по величине
после Сарикёя – красивые дома, конечно же, цветы, и какой-то особый дух – даже
если бы меня привезли сюда и не сказали, что это за село, я сразу узнала бы в
нём наше, русское-старообрядческое и более того – казацкое. Уже издалека видный
Камень – стоит на небольшой возвышенности, недалеко от Дуная – как все наши
сёла, здесь, или в России…
По-моему, это у нас главное – этот
особый дух, и какое-то чувство гордости, даже не всегда осознанное, даже не
всегда понятое, но с которым мы рождаемся, и которое передаём дальше из
поколения в поколение…
Я низко кланяюсь нашим певуньям, которые – уже немолодые – выдержали этот нелёгкий и для более юных маршрут, и которые показали всем, с кем мы встречались, кто мы такие, на что мы способны и сколько всего сохранили. Меня очень трогало, когда они говорили всем, повсюду: «Мы из казаков. Мы потомки казаков-некрасовцев». Кто-то даже заметил, что везде и всегда казаки гордятся своим именем…
Я также кланяюсь нашим мужчинам,
поддерживавшим нас в пути, поддерживавшим песню гармошкой и голосами, а наш дух
шутками…
И сердце моё тает от радости, что понемногу дух казачества – хотя бы как признание, как осознание своего имени, своего прошлого, своих корней – возрождается… Мы начинаем возвращаться к своему доблестному имени и гордиться им, как это и должно быть… Да поможет нам Бог остаться самими собой ещё много лет!
|
|